никто не помышлял о том, что маленькая Япония может восторжествовать над исполинской Россией в военном состязании. Но в то же время не многие были склонны смотреть на эту войну как на легкую военную прогулку. Победить-то мы победим, но цена победы будет немалая, — таков был наиболее распространенный взгляд. И при этом имели в виду и недостаточную подготовленность нашего боевого флота, и чрезвычайную отдаленность военного театра от центральной России, и недостаточную провозоспособность бесконечной Сибирской железнодорожной магистрали. Резко бросалась в глаза эта разница настроений общественных и правящих кругов по отношению к войне. Общество предвидело тяжелые и обильные жертвы. А носители власти бросались в эту авантюру с легкомысленным оптимизмом. Плеве прямо говорил, что "небольшая войнишка" будет очень полезна для укрепления правительства, а в том, что "войнишка" приведет к победам, он не сомневался. Куропаткин — тогдашний военный министр — сам предложивший себя государю в качестве главнокомандующего, с полным спокойствием, без всякой тревоги собирался на театр военных действий, и лица, с ним беседовавшие, говорили мне, что это спокойствие Куропаткина явно указывает на то, что нет основания сомневаться в победе. А мне при этом вспоминались слова Маколея о том, что спокойствие общественного деятеля может иметь двоякий источник — или обоснованную уверенность в своих силах, или простую недальновидность, не предвидящую опасности. Все же многие возлагали на Куропаткина большие надежды и указывали на то, что Куропатки" прошел хорошую боевую школу в качестве начальника штаба при Скобелеве. На это остроумный и колкий Драгами ров ответил вопросом: "А кто же при Куропаткине Скобелевым будет?"

Помню, как в самом начале войны ехал я в Кострому для чтения публичной лекции. Я оказался в одном купе с почтенным купцом. Разумеется, речь зашла о войне. Купец охал и вздыхал; как человек практический, он ясно видел, что жертв предстоит много, но все же не сомневался в нашей конечной победе. Мой скептицизм нисколько не убеждал его, и, в частности, он возлагал надежды на Куропаткина. "Есть ведь и другая еще опасность, помимо военной, — заметил я, — помните, что было в 1878 г.? Турок мы победили, а на Берлинском конгрессе все наши победы прахом пошли". Тут мой купец даже в лице изменился, вскочил, стал и креститься и плеваться, приговаривая: "Нет, нет, Александр Александрович, этому уже больше не бывать, мир мы будем у себя дома заключать, нет уж, в Берлин мы за этим не поедем".

Итак, различие во взглядах заключалось только в том, что одни смотрели на возникшую войну как на легкую победоносную прогулку, другие готовились к жертвам, но — и те и другие не сомневались в победе. Можно представить себе, какое сильное сотрясение во всех умах произвел после этого ряд страшных поражений, понесенных нашими войсками? Эти поражения воспринимались как нечто неестественное, и на этой почве невольно обострялось чувство недоверия к правительственной власти, которая не сумела предотвратить эти катастрофические несчастья. Так русско-японская война сыграла чрезвычайно важную роль в обострении политического кризиса.

Хотя война с самого начала была непопулярна, тем не менее, раз она была уже начата, общественные организации стремились принять участие в общем деле. В феврале 1904 г. возникла мысль о создании общеземской организации для оказания помощи раненым и больным на войне и семьям убитых. Во главе этой организации стал председатель тульской губернской земской управы Г.Е. Львов, будущий председатель Совета министров Временного правительства.

Плеве весьма неодобрительно взирал на это новое объединение земств. Он поспешил принять меры к тому, чтобы общеземская организация была ограничена в свободе своих действий. Он заявил требование, чтобы постановления Совещания земских уполномоченных, открывшегося при Московской земской управе, прежде вступления их в силу докладывались московскому губернатору и чтобы ему же представлялись списки лиц, которые будут входить в состав земских врачебносанитарных отрядов. Совещание решило, однако, не исполнять этого приказа ввиду необходимости быстро и широко развернуть деятельность своих отрядов на театре войны. Тогда Плеве предпринял целый поход на земства; очень многие вновь выбранные председатели земских управ не были утверждены в их должностях; и в том числе Плеве отказался утвердить переизбрание в председатели Московской губернской управы Д.Н. Шипова. Эго последнее неутверждение вызвало величайшее негодование в широких общественных кругах без различия направлений. Имя Шипова было окружено высоким уважением. Все единодушно видели в нем безупречного деятеля, благородного и высоко корректного, глубокого знатока земского дела, неизменно переизбиравшегося в председатели Московской губернской земской управы и пользовавшегося всероссийским авторитетом в качестве стойкого знаменосца лучших земских традиций. Неутверждение Шипова получало характер тем большего скандала, что Шипов отличался умеренностью политических взглядов, был противником конституции и стоял за необходимость сохранения в России самодержания. Но он был решительным противником всевластия бюрократии и стоял за широкое развитие общественной самодеятельности и за совещательное народное представительство. Неутверждение Шипова знаменовало, таким образом, полный разрыв власти со всякой общественностью, независимо от степени радикализма или умеренности общественных воззрений. Московское губернское земское собрание ответило на этот вызов избранием на место неутвержденного Шипова Ф.А. Головина, последовательного конституционалиста, члена левого крыла земского движения, и Головин, принимая избрание, произнес панегирик Шипову и заявил, что в руководительстве земскими делами он будет считать Шипова для себя образцом. Так к весне 1904 г. политическое положение приняло в высшей степени напряженный характер. Правительство, начиная непопулярную войну, не только не искало сближения с обществом, но бросало прямой вызов общественности, отгораживалось даже от умеренных общественных кругов. В основе таких действий мог лежать только расчет: достигнуть быстрых побед на театре войны и, опираясь на военный триумф, разгромить все общественное движение целиком и без остатка.

III

В моей личной жизни 1903 г. ознаменовался тем, что я закончил многолетние занятия в архивах над диссертацией, защитил диссертацию, получил ученую степень магистра и возымел возможность вынырнуть на некоторое время на свет Божий из бездонной пучины архивных документов. Уже тогда у меня складывался в голове план следующей ученой работы. Но нужно было сделать некоторый перерыв, освежиться новыми впечатлениям, прийти в соприкосновение с подлинной жизнью, которая кипела вокруг. Перед самой защитой диссертации я получил от В.А. Гольцева предложение войти в качестве его помощника в состав редакции журнала "Русская мысль". Так началась моя публицистическая деятельность. С Гольцевым я до тех пор встречался только мимолетно. Теперь я легко сошелся с ним. Были, конечно, недостатки в его характере, но эти недостатки, в сущности, были вполне невинного свойства. Зато меня привлекла к нему не показная, а подлинная, в самой крови его заложенная демократичность его натуры. Ни капли литературного и всякого иного генеральства