Через несколько дней после торжественного отъезда в «Мониторе» появилась следующая статья:

«Жером Бонапарт приплыл в Лиссабон на американском корабле, на котором пассажирами были записаны «месье и мадемуазель Паттерсон». Тотчас же Жером отправился в Мадрид, а месье и мадемуазель Паттерсон опять пересели на корабль. Думают, что они уже возвратились в Америку»[70].

Кажется, они отправились тогда в Англию. Этот господин Паттерсон был не кто иной, как тесть Жерома. Жером, влюбившись в Америке в дочь местного негоцианта, женился на ней, рассчитывая, что получит прощение своего брата, переждав некоторое неудовольствие с его стороны. Но Бонапарт мечтал в то время о других проектах по отношению к своей семье, поэтому был сильно разъярен, разорвал этот брак и принудил брата к немедленной разлуке. Жером отправился в Италию и присоединился к нему в Турине. Император обошелся с ним очень резко и велел ему отплыть на одном из наших кораблей, которые курсировали по Средиземному морю; Жером пробыл в море довольно долгое время и вновь приобрел милость императора только несколько месяцев спустя.

Императора повсюду встречали с истинным энтузиазмом. Некоторое время он пробыл в Лионе, где сумел привлечь на свою сторону коммерсантов с помощью ордонансов, которые были для них благоприятны; наконец он перебрался через Мон-Сени и пробыл несколько дней в Турине.

Между тем Ремюза приехал в Милан, где встретил принца Евгения, который принял его со своей обычной сердечностью. Принц расспросил моего мужа о том, что произошло в Париже со времени его отъезда, и узнал от него некоторые подробности, относящиеся к госпоже Д., которые задели его прежние чувства. Ремюза передавал мне, что Евгений в ожидании двора вел довольно спокойную жизнь, осматривал Милан, который показался ему скучным городом. Жители проявляли мало любезности по отношению к французам; дворяне держались замкнуто под предлогом того, что недостаточно богаты, чтобы достойно поддержать честь своего дома. Принц Евгений старался собрать их вокруг себя, но это удавалось ему с большим трудом. Итальянцы, пребывая еще в сомнениях, не знали, следует ли радоваться новой судьбе, которую им предначертали.

Ремюза сообщал мне в это время интересные подробности о характере миланцев. Их равнодушие к светским удовольствиям, абсолютное отсутствие радостей семейной жизни, мужья, совершенно чуждые своим женам и предоставляющие ухаживать за ними какому-нибудь дамскому угоднику, скучные спектакли, темнота зал, дающая возможность каждому появляться в них, не заботясь о туалете, и заниматься в почти пустых ложах чем угодно, только не слушанием оперы, однообразие представлений, сравнение обычаев этой страны с французскими – все это давало Ремюза возможность наблюдений в пользу нашей милой родины и еще увеличивало его желание возвратиться ко мне.

В это время император посещал места своих первых побед. Он устроил смотр на поле битвы при Маренго и раздавал там кресты. Войска, которые собрали под предлогом этого смотра и держали затем поблизости к реке Эч, послужили причиной или предлогом к тому, что австрийский кабинет еще увеличил и без того значительную линию укреплений.

Девятого мая император приехал в Милан. Его присутствие вызвало большое оживление, а обстоятельства, сопровождавшие коронование, разбудили тщеславие, подобно тому, как это было в Париже. Самые знатные миланские вельможи начали стремиться к новым отличиям и преимуществам, с ними связанным. Итальянцам говорили о независимости и единстве правления, и они отдавались надеждам, которые им позволялось питать.

С самого появления нашего двора в Милане я была поражена грустным тоном писем Ремюза и вскоре после этого узнала, что ему пришлось страдать от внезапного и несколько несправедливого неудовольствия со стороны его господина. Письма были вскрыты; офицер, о котором я говорила (Салембени), язвительный наблюдатель всего происходившего в Милане, вздумал писать в Париж довольно веселые и несколько насмешливые описания того, что совершилось у него на глазах. Ремюза получил приказание отправить его в Париж, сначала даже без объяснений, и только позднее узнал причину подобного приказания. Недовольство Бонапарта не ограничилось секретарем, а пало и на того, кто привез его с собой[71].

Кроме того, принц Евгений рассказал о некоторых подробностях, которые узнал благодаря доверию моего мужа, и всех этих причин, вместе взятых, было более чем достаточно, чтобы вызвать неудовольствие господина, от природы и так раздражительного. По привычке всегда пользоваться нужными людьми, каково бы ни было его отношение к ним, император потребовал от моего мужа строжайшей точности в службе, потому что давнишнее пребывание Ремюза во дворце давало ему глубокое знание церемониала. Но вместе с тем Бонапарт обращался с ним сурово и сухо и всегда повторял тем, кто справедливо хвалил достоинства моего мужа: «Все это может быть, но он не предан мне так, как я бы того хотел». Этот упрек повторялся в течение всех лет, которые мы провели при дворе, и, может быть, как раз есть известная заслуга в том, что мы не переставали его заслуживать.

Эта оживленная, но вместе с тем праздная жизнь при дворе дала Ремюза и Талейрану возможность узнать друг друга немного больше и послужила основой той близости, которая позднее причинила мне много различных волнений.

Тонкий природный такт дал Талейрану возможность оценить прямой и наблюдательный ум моего мужа; они понимали друг друга относительно множества вещей, и противоположность их характеров не мешала им находить удовольствие в обмене мыслями. Однажды Талейран сказал Ремюза: «Я вижу, что в вас есть некоторое недоверие ко мне. Я знаю, откуда оно взялось. Мы служим господину, который не любит связей. Видя нас привязанными к одной и той же службе, он предвидел наши отношения. Вы – умный человек, и этого достаточно, чтобы он пожелал разобщить нас. Он вас предупредил, он старался уж не знаю какими сообщениями вызвать в вас недоверие, но мы не останемся только по этой причине вдали друг от друга. Это одна из его слабостей, которую нужно признать, щадить и извинять, не подчиняясь, однако, ей всецело». Эта естественная манера вести беседу вместе с любезностью, которую Талейран умел проявлять, когда желает, понравилась моему мужу; он нашел притом, что это сближение служит вознаграждением за скуку его службы[72].