- Ты слышала Доронина, - на самом деле, идея об Эли у меня мне нравится. Снимает сразу кучу головной боли плюс обещает столько же удовольствия. Возможно, удастся угомонить свою похоть.

- Аарон, я большая девочка и у меня кот, - качает Лис головой.

- Я не аллергик.

- Зарецкий…

- Громова.

- У тебя твоя подопечная, - выдает еще один «аргумент» девчонка. Смешная такая, серьезная, хмурая. Какое-то странное чувство ворочается внутри. Острое, режущее на живую, болезненное.

- Ну и что?

- Зарецкий…

- Громова.

- Я не понимаю, - качает она головой. – Назови хоть одну нормальную причину, по которой я должна к тебе… переехать, - она немного выгибает шею, заглядывает мне в глаза. Смотрит слишком сосредоточено для такого простого вопроса. И мне чертовски хочется ее поцеловать.

- Как тебе что-то из такого: потому что кто-то рубит на фарш иных, направо и налево раскидывает части их тел по городу, будто учится разделывать, и оставляет вместо душ «мерзкую хрень», по твоим же словам? А ты, Лис, в центре всего этого?

- Но…

- Или, например, такое: я хочу тебя в своей кровати сегодня, завтра, послезавтра, всю следующую неделю и следующую за ней тоже?

- Аарон…

- А еще твоему коту нужен кто-то, кто будет с ним, пока ты гоняешься за трупами, а Дашке нужен кто-то, кто будет мурчать у нее на коленях, пока она будет плакать.

- Зарецкий…

- Громова, - тяну довольно.

- Я могу сама о себе позаботиться.

- Не сомневаюсь, что Лесовая думала так же, - причина ее упрямства мне непонятна.

- Зарецкий, - почти шипением.

- Громова. Назови хоть одну причину, по которой ты не можешь ко мне переехать, - повторяю ее же слова.

- Там твоя Дашка, и от тебя до города… сколько? Тридцать километров? Пятьдесят? Больше? Мне надо забирать душ…

- Будешь мерцать вместе со мной, - перебиваю. – А Дашка обрадуется компании. 

- Ты не сможешь меня заставить, - продолжает Лис сопротивляться.

- Я мерцаю. И, кажется, мы только что это обсудили, - притворно хмурюсь.

- Зарецкий…

Надоело. Я вздыхаю и действительно мерцаю к Лис в квартиру. Ей требуется меньше секунды, чтобы понять, что случилось. А потом она резко разворачивается в моих руках, отступает на шаг. Злится. Недовольная. Собирается отстаивать… Что?

- Почему ты против, Эли?

- Потому что ты не спрашиваешь, Аарон, потому что не договариваешь, потому что я совершенно ничего не понимаю. Ты появился, как черт из табакерки, почему-то решил, что имеешь право на меня и мою жизнь, – Эли чеканит каждое слово, тихо и зло. Будто бросает камни. Огромные ледяные глыбы. – Почему-то считаешь, что я должна обрадоваться твоему предложению. Знаешь… ведь секс не повод для знакомства, - ее заносит. Заносит непонятно, резко. И я вслушиваюсь в отрывистые звуки, стараюсь понять, что произошло. Не в сами слова, они – пустые, весь смысл – в интонации. Так в какой момент напряжение Элисте переросло в истерику, и почему Громова реагирует так остро на то, что любой другой даже не заметил бы?

- Эли, - я пробую приблизиться к ней, дотронуться, но она отступает дальше, останавливается возле шкафа, трет ладони.

- Нет. Не подходи, - дергает Элисте головой. Закрывается, прячется от меня за скрещенными на груди руками, пустым взглядом. В ее глазах нет тех эмоций, что звучат в голосе. Там вообще ничего нет. – Не трогай меня сейчас. Не говори со мной, не…

- Лис?

Эли бледнеет. Бледнеет резко, в один миг. Прикрывает глаза на несколько секунд, хватается за шкаф.

- Что случилось? – я больше не двигаюсь, но напряжен так, как не был напряжен даже с Дашкой. Ад Элисте сейчас очень близко к поверхности. Ощущается на коже и языке. Горчит.

- Я… - Громова шепчет. Хрипло, надсадно, будто ей не хватает дыхания, зрачок расширенный, губы чуть дрожат, - со мной что-то…

Лис не договаривает, захлебывается воздухом и падает беззвучно, задевая бедром хрень для зонтиков.

Я ловлю собирательницу у самого пола. Ловлю неловко и, наверняка, неудобно. Хмурюсь.

Второй раз…

Она теряет сознание второй раз.

Из-за чего?

Я укладываю Лис на кровать, звоню Дашке, чтобы предупредить о том, что задержусь и буду не один, кормлю кота.

Черный монстр сметает все в одно мгновение и несется в комнату с громким «мя», запрыгивает на кровать и устраивается под боком у Эли. Смотрит на меня так, будто я все просрал. Укоризненно-сочувствующе.

Будто знает что-то, чего не знаю я.

- Забываешься, - тяну раздраженно, поднимая кота за шкирку и всматриваясь в глаза.

Возможно, тут что-то произошло, возможно, кот что-то или кого-то видел.

«Мя», - отвечает мне бомж, суча лапами в воздухе, прижимая хвост к набитому животу. Шерсть на брюхе не такая черная, как на остальном теле, скорее серая. Отчего-то мне это не нравится. Хотя, чего уж там, я знаю отчего. Беззащитность всегда заставляет меня чувствовать себя неловко. Как будто я виноват, что сильнее других. И злиться. Раньше, по крайней мере.

Сейчас кажется, что все изменилось. В моем прошлом было достаточно неосторожных поступков, необдуманных действий, ошибок. Пора уже чему-то научиться, верно?

- Застынь, - чеканю, глядя, на продолжающего барахтаться кота.

Вискарь слушается…

Ага, как будто у него есть выбор.

…и покорно висит в воздухе, смотрит на меня не мигая, зрачок расширяется, замедляется дыхание. Залезть к нему в голову очень просто, никаких усилий, почти как войти в открытую дверь.

Сознание у животных не такое, как у людей, и тем более не такое, как у иных. Воспоминания отрывистые, разрозненные. Короткие, как вспышки.

Чудовище помнит немного: собаку, ноги Эли в белых кроссовках, черный мешок, что-то просторное и светлое, какого-то мужика, клетку и других котов – в соседних. Лучше всего помнит запахи и звуки в этой квартире, свое отражение в зеркале шкафа, холодную, горькую жидкость, которую льют ему в нос…

Надо не забыть закапать ему нос.

Лис он видит настоящей, без человеческой маски, и немного размытой, ощущает ее ад. Обычно мягкий и тихий. Он видит его, как тень на стене, как плотное, постоянно колышущиеся марево вокруг самой громовой. Коту нравится ловить щупальца и сгустки. Ему нравится запах Эли.

В этом я животное понимаю. У Элисте очень интересный ад, будто смешанный со светом, склеенный, сцепленный так крепко, что не понять, где начинается одно и заканчивается другое. Обычно все по-другому. Люди и иные, как правило, очень четко различают для себя границы между «хорошо» и «плохо». Моральные принципы и вся фигня.