В другой раз он обращается с просьбой к подчиненному Суслова секретарю ЦК Демичеву, чтобы девять томов очередного его собрания сочинений были оплачены по наивысшей ставке — 400 руб. за лист.

И еще в свои 84 года предлагает возглавить журнал «Новый мир»: «Дорогой Михаил Андреевич! Только что я получил подтверждение от тов. Стукалина об издании собрания моих сочинений в 1983 году. Вижу в этом Вашу добрую руку и сердечно благодарю Вас от всего сердца. Издание моего собрания сочинений обеспечит мою старость. Впрочем, я чувствую себя хорошо и могу еще несколько лет плодотворно работать. В этой связи хочу поделиться с Вами моей тревогой за дальнейшую судьбу „Нового мира” — журнала, имеющего мировую репутацию как лучшего советского журнала. Потеряв своего редактора, журнал переживает кризис. Никак не могут найти подходящего редактора. У меня еще хватит энергии на года два посвятить себя редакционной работе по примеру того, как я некогда создавал „Юность”. Если бы мне предложили быть главным редактором «Нового мира», я бы не отказался и отдал бы всю свою энергию для сохранения его авторитета и подготовил бы себе хорошего преемника. Я думаю, это было бы хорошо для журнала. Каково на этот счет Ваше мнение? Ручаюсь, что я бы не подвел. Еще раз сердечно Вас благодарю за все доброе, что Вы для меня сделали.

Крепко жму Вашу руку, всегда и во всем ваш Валентин Катаев Посылаю новую свою книгу».

Катаев получил нужную «прививку», когда в 1920 году был арестован в Одессе за контрреволюционную деятельность. Его спас чекист, знавший Катаева по его выступлениям в одесском обществе поэтов. А далее: «Вырвавшийся из смертельного страха и голода поэт больше всего желал покоя, денег и доверия начальства, за что у своих современников получил неприятное прозвище „двуликий Янус”».

Знаменитый русский публицист Олег Волков писал: «В среде советских литераторов, где трудно выделиться угодничеством и изъявлениями преданности партии, Катаев все же превзошел своих коллег» [5]. Тут же вспоминается, что в отчетах Пятого управления уже ближе к нашим дням упоминается О. Волков, которого отвели от зарубежной поездки. То есть бывают хорошие писатели и «плохие», последним Пятое управление активно мешало. И правильное воспитание из губчека сопровождало его всю жизнь: «Надежда Мандельштам вспоминала, что не раз слышала слова из уст „хорошего советского писателя”: „Не хочу неприятностей… Лишь бы не рассердить начальство”». И, честно говоря, мы не имеем права его судить за это. Тем более и у самого писателя было как бы две ипостаси: «Катаев осуждал Бориса Пастернака, подписал письмо против Александра Солженицына, голосовал за исключение Лидии Чуковской из Союза писателей. Однако жизнь научила его не только приспосабливаться, но и помогать другим. В 1937 году он был одним из немногих, кто осмелился публично защищать вернувшегося из ссылки Осипа Мандельштама, а в 1946 году открыто навещал Михаила Зощенко, которого в то время называли антисоветчиком».

При этом интересно, что сам Катаев говорил сыну, что нужно быть подальше от власти. Сын вспоминал: «Позднее мы с отцом говорили на эту тему. Я спрашивал его: „Папа, а почему они погибли? Каким образом отбирались жертвы?” Он отвечал: „Я не знаю, но мне кажется, что они находились слишком близко к власти”. Однажды, перед самой войной, Катаева вместе с братом пригласили на новогодний банкет. Летчики, писатели, поэты, военные, строители, ученые пили, ели, веселились как могли. И вот среди всеобщего гомона к поддавшему Валентину Петровичу подошел Поскребышев: „Товарищ Катаев, вы очень нужны, с вами хочет поговорить Иосиф Виссарионович”. На что писатель ответил: „Здесь какая-то ошибка — это не меня, а моего брата”. Смущенный Поскребышев отошел, но спустя некоторое время вернулся с той же настойчивой просьбой: „Валентин Петрович, вас просит Сталин”. Катаев повторяет: „Да это шутка — вызывают не меня, а Петрова”. Так вождь народов и не дождался веселого писателя. Видимо, взбешенный Поскребышев передал хозяину, что Катаев не в состоянии подойти» [6].

Сын также вспоминал, как после того, как Катаев подписал письмо в поддержку высылки Солженицына, на дачу позвонил Суслов: «Он чувствовал ответственность за семью. Суслов — второй человек в партии, а по существу первый — позвонил отцу и попросил поддержать решение партии, правительства и Союза писателей. Папа мог, конечно, отказаться, но… он решил, что, раз он живет в этой стране, ему не нужны конфликты с властью. Через некоторое время на даче раздался звонок. К телефону подошла наша работница Наташа — чудная женщина. Она послушала и закричала папе: „Валентин Петрович, подойдите к телефону. Это какой-то Суслов!” Отец подошел, и „какой-то” Суслов его поблагодарил за поддержку. У меня как у сына никогда язык не повернется осудить папу».

Писатель А. Нилин, отвечая на вопрос, не помогал ли писательский поселок Переделкино держать всех под колпаком, сказал: «Это не совсем так. Как однажды выразился Сергей Владимирович Михалков: „Слава богу, у нас есть КГБ”. И в Москве всех можно было держать под присмотром. Другое дело, что товарищ Сталин возлагал на литературу большие надежды, как бы сказали, в инженерии человеческих душ. И не только душ, душа тут в последнюю очередь присутствует. Тем не менее, замысел осуществился. Возник феномен советского человека, а возник он, потому что были писатели, которым создали большие тиражи» [7].

И еще: «Как говорил старик Габрилович, все-таки сталинское нельзя это в большей степени нельзя, чем хрущевское. Но все относительно. Николай Павлович Охлопков всегда говорил, что у нас все запрещают, потом на три минуты могут разрешить. Вот в эти три минуты надо успеть. И кое-что в этом плане удавалось. Трагедия-то в чем? Таланты были большие, а книг в силу этого таланта фактически не написал никто, кроме разве Пастернака, который и не был так привечен. Но если бы он был привечен, он бы наверное так же писал, как и писал. Потому что ведь Пастернак не боролся с Советской властью. Он боролся за качество своих текстов. Но по каким-то причинам Советскую власть не устраивало качество текста. […] Писатели свое отработали. Другое дело, что они себя не сделали тем, кем они могли быть. Но в силу очень большой талантливости, кто-то себя и в заказных текстах проявил».

Как видим, во времена генерала Бобкова были писатели, которых власть лелеяла, и были те, к которым она относилась прохладно. Тот же Катаев, как пишет М. Дунаевский о своем отце: «Он входил в число 10–20 творческих людей, которым „разрешалось” быть богатыми. Среди них были, например, Сергей Михалков, из писателей — Валентин Катаев, Михаил Шолохов, из режиссеров — Григорий Александров… Другое дело, что они не могли это использовать, как это можно использовать сегодня, к примеру, купив себе шикарный особняк в Лондоне. Но внутри страны они были очень состоятельными» [8].

При этом любимые Пятым управлением писатели могли конфликтовать с нелюбимым. Так произошел конфликт между Евтушенко и Бродским, когда Бродский обвинил Евтушенко в том, что тот консультирует КГБ. Это стало серьезной обидой, поскольку стало мешать американским поездкам Евтушенко: «Бродский сделал мне самую подлейшую вещь на свете, которую только можно было сделать. Человек, ради которого я добился вместе с моими друзьями из итальянской компартии сокращения его срока заключения и немедленного выхода на свободу, обвинил меня в том, что я был консультантом в КГБ по его делу. И кроме того, в том, что я всегда отравлял своими стихами взаимоотношения с американским народом» [9].