поплакали. Не так Фаня представляла свое возвращение, совсем не так. Начало темнеть, стремительно, как это всегда бывает на Ближнем Востоке. Свет зажигать не стали. Михаль положила голову матери на колени, и та, перебирая ее волосы, тихо, почти шепотом, рассказывала о своей службе в Александрии в штабе Средиземноморского флота Великобритании.

Бомбежка Тель-Авива тогда действительно все перевернула. Несмотря на то, что где-то там, далеко, шла война, город жил своей привычной жизнью: люди сидели в открытых кафе за чашечкой кофе или стаканом пива «Нешер», обсуждали политическую ситуацию в мире и новые фасоны платьев, листали «Давар» и «Теша ба-эрев», слушали «Голос Иерусалима» и Би-би-си. Хозяйки сплетничали в очередях за керосином, а британские офицеры пытались ухаживать за еврейскими девушками.

И хотя за два месяца до этого итальянцы уже бомбили Хайфу, но для тель-авивцев все это было где-то там, далеко. Тем более, что Хайфа — промышленный центр, а Тель-Авив-то за что? Так что когда появились низко летящие транспортные «Савойя-Маркетти» люди не сразу поняли, что сейчас на город будут высыпаны десятки бомб, которые унесут жизни полутора сотен человек.

Шок от июньского налета перевернул сознание многих, в том числе и Фани. Решение пойти добровольцем в британскую армию она приняла не сразу, но после долгих и мучительных раздумий. Сегодняшний уход Меира был так же ожидаем, как и давнее исключение из кибуца. Меир был жестким и принципиальным, их всегда считали идеально подходящей друг другу парой: оба непримиримы до нетерпимости, никогда не скрывали своего мнения, даже если оно шло вразрез с мнением большинства, оба часто страдали от своей резкости, но себе не изменяли. Фаня даже подслушала однажды, как несколько ребят из Иргуна обсуждали, что у них с Меиром происходит в постели. Кто-то, смеясь, утверждал, что у них и там идут бесконечные споры, не любовные битвы, а схватки принципов. «Интересно, кто у них сверху — тот, кто победил в споре о выборе тактики секса?» Она даже не обиделась, просто смешно стало. Знали бы вы, ребята, каким нежным и ласковым мог быть этот суровый руководитель!

Тогда они с Меиром разругались вдрызг, он был категорически против любого сотрудничества с британцами. То, что Хагана отправилась воевать с вишистами[70] в Сирии, его возмутило до глубины души. Для него уже и ЭЦЕЛь был недостаточно радикальным. А Фаня тогда пришла к выводу, что единственно логичным решением было записаться добровольцем в армию Его Величества. Ее заявление долго не принимали, считали ее неблагонадежной, но чем дольше отказывали, тем упорней она становилась в своем стремлении воевать с нацистами. В конце концов, она победила. Как всегда.

После бомбардировки Тель-Авива итальянские войска маршала Грациани двинулись в сторону Эрец Исраэль, а британские войска генерала О'Коннора начали отход. Значительно продвинуться к Суэцкому каналу итальянцам не удалось, но в феврале следующего, 1941 года, в Ливии высадился немецкий Африканский корпус генерал-лейтенанта Эрвина Роммеля, и угроза падения Палестины, а, значит, неизбежной резни, стала реальностью. Земля Израиля оказалась зажатой между немцами и итальянцами на юге и французскими войсками на севере. Надо было воевать. Или погибать. Фаня выбрала воевать. А как иначе? Как Меир не понимал такой простой вещи?!

— Мам, а кем ты служила?

— Я бы хотела быть если не инструктором по стрельбе, то заняться любой практической деятельностью, но меня даже к пишущей машинке не подпустили: вдруг я начну воровать секреты? Я же неблагонадежная. Да и возраст: самая старшая в женской команде. Поэтому меня отправили работать на складе…

— И все?

— И все. Учет и контроль. Прием и выдача. В армии, доченька, делают то, что необходимо, а не то, что хочется. Знаешь, какой лозунг был у наших вспомогательных сил? «Присоединяйся к нам, освободи мужчин для службы на флоте!» А складскую работу все равно надо было кому-то выполнять. Вот я и выполняла. Это нормально.

Михаль долго мялась, видно было, что хочет что-то спросит, но не решается. Фаня ее не торопила — пусть созреет. Помолчали.

— Мам, — решилась наконец.

— Да, Михалюш?

— Вот ты хотела быть инструктором… И папа говорил, что ты хорошо стреляешь…

— Да, таким вот Бог наградил талантом. Хотя, врать не буду, и я иногда промахиваюсь.

Не хотелось ворошить в памяти тот августовский вечер на заводе между патронным и гранатным цехом, но как тут не вспомнить судьбоносный промах?! Ладонь как бы вновь почувствовала отдачу браунинга, когда она себя пересилила и заставила палец нажать на спусковой крючок. И этот запах сгоревшего пороха, который ни с чем никогда не спутаешь.

— А ты могла бы с нами позаниматься?

— С кем «с нами»?

— Мы тут с ребятами хотим отряд организовать. И вообще, уметь стрелять никогда не вредно. А по нынешним временам — даже полезно.

— Михаль! Тебе же всего 16 лет!

— А тебе сколько было, когда ты первый раз выстрелила?

— Я была старше.

— На два года? Так и время прошло, сегодняшние мы гораздо старше вас, тогдашних. Ну так как?

— Давай-ка сначала с твоими ребятами познакомимся, поймем, чем они дышат и что собираются делать. А то знаю я вас, — улыбнулась. — Я и в восемнадцать глупостей натворила немало. Сейчас давай спать. Поздно уже. Утром на свежую голову будем решать наши проблемы.

То, что в восемнадцать, да и много позже, казалось самым главным и важным… Нет, это и сегодня было самым главным и важным! Но теперь у нее была дочь, взрослая, самоуверенная, ироничная. Это была уже не та девочка, которую нужно было накормить, обуть-одеть, почитать с ней книжки, спеть на ночь колыбельные на идиш и на русском. Впервые Фаня задумалась о том, какой она была матерью для Михаль — и поняла, что матерью была плохой. Она не могла четко ответить, почему так думала, они с девочкой были близки, любили друг друга, смеялись, дурачились, играли в разные игры — только оказалось, всего этого мало, чтобы считать себя хорошей матерью. Хорошая мать не оставит ребенка на два с половиной года, тут Меир прав. Но она и сейчас была уверена, что поступила правильно. И что теперь делать? Михаль ее любит и помнит, но разговаривает с ней как со старшим товарищем, не как с матерью.

Что там у них за отряд? К кому они ближе, кто их учителя? Хагана или Иргун? Ведь дети же, а стремятся научиться стрелять, и стрелять метко. Смогут ли эти подростки выстрелить в человека? Сможет ли она научить их стрелять в людей? Да и можно ли этому научить? А вот самое