то же самое. После Шостаковича и Прокофьева принципы композиции во многом изменились.

— Шостаковича я никогда не понимал. Мои музыкальные пристрастия остались в девятнадцатом веке.

— А ты и не должен его понимать. Понимать его профессионально могут музыковеды и композиторы, рассуждая об изменении ладовой системы и новом слове в полифонии. А слушателю остается или восхищаться новым звучанием, или махнуть рукой и сказать: «Ерунда! Я тоже так могу!»

— Так для кого тогда все это делается? Для кого пишется музыка, снимается кино, рисуется картина? Для каких-то там искусствоведов или для зрителей-слушателей?

— А это, друг мой Леха, вечный вопрос, на который нет ответа. Вернее, есть два ответа, и оба правильные. Или оба неправильные.

— Так не бывает.

— Только так и бывает.

Вот на какие размышления сподвиг нас товарищ Тарантино своим «Криминальным чтивом». Так что весь этот мой выходной мы провели в культурных беседах, и оргазм у нас в тот день был исключительно интеллектуальным. И это было прекрасно, иногда и так надо, тоже полезно для здоровья.

И вот я, вся такая размякшая от чувств и «встречи с прекрасным», возвращаюсь домой и совсем уж было собралась войти в подъезд…

— Тания!

Здрасьте-приехали! Вот уж чего не ожидала. Снова внутри что-то ухнуло, вздрогнула как от озноба, но взяла себя в руки.

— Привет, Томер! Поднимемся?

— Подожди.

Он взял меня за руку и задержал. Не грубо, но уверенно. По-мужски. Но со мной эти номера не проходят, плавали, знаем, как говорится. Высвободила руку, посмотрела прямо на него. Темнело уже.

— Томер, меня ждет твоя бабушка, мне надо отпустить Лену.

— Ничего, подождет.

И снова замолчал. Собирается с духом, видимо. Ну, давай, давай. Только не долго, а то мне и правда надо к Фане, эта Лена у меня доверия совсем не вызывает. Впрочем, она мне тоже платит неприязнью, на мой взгляд, совершенно необоснованной. Только причем тут Лена сейчас?

— Томер?

— Тания, мне трудно говорить, но у меня из головы не идет та наша встреча…

Господи, всего-то? Ради этого ты и пришел?

— Ничего страшного, Томер. Бывает. Я не сержусь, и ты не обижайся, хорошо?

Кивнул. Что-то еще?

— Я правда прошу прощения. Я был идиотом.

Слово «идиот» на иврите звучит забавно: «идьёт». Ну да, именно таким ты и был.

— Томер, все хорошо. Мы по-прежнему друзья, ОК?

И снова собралась подняться по лестнице, а он мне:

— Я хочу с тобой встретиться. На самом деле. Я все время про тебя думаю. И просто хочу побыть с тобой.

На иврите это прозвучало точь-в-точь как цитата из той самой песни Шалома Ханоха, что мне Леха в машине ставил. Забавно. Но есть тут одна загвоздка. Томер, Томер, ни черта ты не понял! По-прежнему говоришь только о себе: «Я думаю, я хочу» — а что я хочу, тебе не интересно?

— Нет, Томер. Это будет неправильно. У тебя есть Гила, — тут он вздрогнул, видимо, и в самом деле неожиданно вспомнил про жену! — У меня есть друг.

Еще интересное про иврит: на этом языке «друг» по отношению к противоположному полу означает как раз те самые отношения. То есть, подразумевается, что друг — это твой парень. Ну и все, что к этому прилагается, включая то, о чем ты только что подумал. Что, неприятно стало? Переживешь.

— Причем тут это? — спрашивает. — Я тебя не в постель зову, я просто хочу с тобой увидеться.

— А я не хочу.

— Не ври, Тания. Ты тоже хочешь. И я тебе обещаю, что не будет ничего, чего бы ты не захотела. Мы просто посидим с тобой в ресторане и поболтаем. В этом есть что-то криминальное? Это будет означать, что ты изменила своему парню, а я своей жене?

Да, Томер. Это самое оно и будет означать. А что, есть другие варианты как рассматривать эту ситуацию?

— Давай не будем, Томер. Это лишнее. Зачем?

Вот я и задала этот идиотский вопрос эпохи гормонального кокетства. Только в нашем возрасте этот вопрос уже риторический. Потому что все всё понимают.

— И не обижайся. Это будет неправильно, и ты это понимаешь не хуже меня, правда?

Пилюлю надо подсластить. Привстала на цыпочки, притянула его голову к себе, хотела поцеловать в щеку, но он так извернулся, что поцелуй пришелся в уголок рта. От него пахло каким-то хорошим мужским одеколоном, еще чем-то странным, но не противным. А он, конечно же, мой дружеский порыв понял совершенно неправильно, схватил за щеки и… не знаю, как это описать. «Впился» — очень литературно, да и не впился он. А как-то взял своими губами мои, раскрыл их, и было это настолько волшебно! Никогда такого не было, честное слово! Нет, то есть, целоваться-то я целовалась и всегда любила это дело, но так чтобы от этого простенького действа улететь — такого не было. Что ж ты раньше-то меня так не целовал, идьёт!?

Я, естественно, виду не подала, что пропала окорнчательно, мягко, но решительно высвободилась из его объятий, буркнула: «Бабушку пора купать!» и взлетела по лестнице.

Однако ноосфера меня в покое не оставляла (вы помните, что ноосфера — это совсем другое, но мне так нравится использовать ее в этом извращенном значении!) и почему-то регулярно после встречи с двумя возлюбленными приводила ко мне третьего, который не возлюбленный, а мудак. Игореша сидел у бабули в комнате и вел с ней интеллигентную беседу на иврите — совершенствовался. Увидев меня, заволновался, занервничал, вскочил со стула, уронил какие-то бумаги с колен, кинулся их подбирать — чисто Чарли Чаплин. Ладно, стою, смотрю. Собрал листочки, выпрямился, улыбается. С чего бы вдруг?

— Привет, Таня!

— Здорово. Что-то срочное? У нас с Фаней режим…

— Не срочное, но важное, — улыбается. Ну, выкладывай. — Я сегодня получил извещение из МВД…

И что ты тянешь, гад?! Говори уже! Хотя, раз улыбается, то значит что-то хорошее. Неужели?..

— В общем, твой вопрос решен положительно, ты получаешь статус временного жителя! Твое удостоверение личности придет по почте — и все, ты легализована.

— Легализуют марихуану и другие легкие наркотики.

— Таня, не цепляйся к словам. Правда, удостоверение будет оранжевым, а не синим, как у граждан, но какое это имеет значение, да ведь?

— Да ведь.

— Зато теперь у тебя будет и медицинская страховка, и все остальное. Разве что голосовать на выборах не сможешь, а так — все права. Только визу эту надо будет продлевать каждый год. Но это ерунда — через какое-то время можно будет и на гражданство подать.

— Думаю, через это «какое-то время» я