Постепенно разговор стал живее. Уильям с аппетитом, о существовании которого он успел даже забыть, ел заказанное мясо и запивал его вином.

— Джеймс, как театр, расскажи. Я тут отстал немного. Не знаю, что там теперь происходит в Лондоне.

— Появилось много молодых авторов. Пишут, скажу тебе честно, не так, как ты. Той легкости нет, и слог не тот. Публика хочет видеть больше декораций, пышных костюмов. В моде трагикомедии. Твоя пьеса о Генрихе Восьмом продолжает идти с успехом. Я усовершенствовал залпы из пушек, и пожаров больше не случалось.

Уильям с интересом слушал друга, но ему казалось, что он никогда не был участником той жизни. Он не мог поверить, что и сам играл с удовольствием на сцене, писал пьесы. Лондон теперь виделся ему далеким, недосягаемым городом, в который и добраться-то невозможно.

— Ты бы не взялся написать еще что-нибудь для нас? — осторожно спросил Джеймс.

— Боюсь, что не смогу, — ответил Уильям честно, — то есть не подумай, что я не пишу совсем. Иногда бывает, вдруг сажусь и начинаю писать. Пишу про свою жизнь. Но разве ж это кому интересно? Только мне самому, да и то не всегда. Иногда по нескольку месяцев не притрагиваюсь к бумаге.

— Если вдруг захочешь, то даже не раздумывай. Мы обязательно возьмем твою пьесу.

— Как дела в типографии? — обратился Уильям к Ричарду. — Как Марта?

— Второй вопрос вызывает у меня икоту. А типография все так же. Старший сын помогает. Если б не его способности, давно б прогорели. Одна из дочерей вышла замуж — все ж легче стало. Марта постоянно меня ругает. Ей, как всегда, и так нехорошо, и этак.

День клонился к вечеру, а друзья все сидели в трактире. Они заказали еще еды и вина, продолжая расспрашивать друг друга обо всем на свете.

— Как Мэри? Пишет тебе часто? — спросил Джеймс. — Как Уильям?

— Теперь я чаще пишу сыну. Он научился читать и писать, поэтому мы можем писать друг другу. А Мэри родила еще детей. По-моему, вместе с Уильямом их теперь пятеро.

— О, Джон разошелся! Извини, — откашлялся Джеймс.

— Ничего. Не извиняйся. Я рад, что у нее так все складывается. Хотя, кто знает, чего бы она добилась, продолжая писать под именем Франса Бомонда.

— Для женщины другого пути нет, — покачал головой Джеймс, — тут уж никуда не денешься.

— Ты иногда видишь Элизабет? — неожиданно Уильям подумал о своей бывшей возлюбленной. — Встречаешь во время спектаклей?

— Иногда бывает.

— И как она?

— Ты хочешь услышать, что ее красота увяла или, наоборот, что она выглядит великолепно?

— Не знаю, — признался Уильям, — честно говоря, не уверен, зачем вообще задал тебе этот вопрос. Но я ее часто вспоминаю. Иногда хочется ее увидеть, поговорить с ней. И понимаю, что, будь это даже возможно, было бы совсем не нужно ни ей, ни мне.

— Элизабет выглядит хорошо, Уильям. Но я не уверен, что она счастлива.

— А кто из нас может сказать, что счастлив, — Уильям погрустнел, — я лично так счастья в себе и не нашел. Оно осталось у Элизабет, у Мэри, у могилы Эдмунда. Мое счастье разбилось на куски и живет в других людях.

— Мое счастье тоже не во мне, — сказал Джеймс, — оно живет в театре. Но меня это как-то не тревожит. Я и сам живу в театре. Так что мы находимся рядом друг с другом.

— Так, мое счастье не в типографии и не в Марте, — задумался Ричард, — но, друзья мои, несчастным я себя не чувствую. Значит, оно живет во мне.

— Хоть одному повезло, — улыбнулся Джеймс, — молодец, Ричард. Как ты так умудрился? Работа твоя тебе давно надоела, Марта ругает целыми днями, а ты счастлив.

— Не знаю. Наверное, живу, как живется. Хотелось бы большего, а нету и не надо.

Домой друзья вернулись далеко за полночь. Они с трудом держались на ногах, поддерживали друг друга, как могли и постоянно шутили.

— Я так давно не ел и не пил, — с трудом переводя дыхание, произнес Уильям, — спасибо, друзья, что приехали. Даже не думал, что так обрадуюсь.

— Мы еще приедем, — пообещал Джеймс.

— Вот только на лошади надо мне почаще выезжать, чтоб одолеть такое расстояние. А лучше ты приезжай как-нибудь в Лондон. Остановишься у меня, — предложил Ричард.

— Для меня, знаешь, теперь тоже непросто доехать до Лондона. Я и раньше, как и ты, поездки верхом недолюбливал. Особенно на большие расстояния, — признался Уильям.

— Все решим завтра, — заявил Джеймс, — мы тут побудем пару дней. Ты же не возражаешь, Уильям? Ричард точно не возражает. Ему лишь бы на лошадь снова не садиться, — рассмеялся он собственной шутке.

— Живите сколько угодно. Хоть навсегда переезжайте, — гостеприимно предложил Уильям, — места тут много.

— Спасибо, но навсегда не получится. Я театр пока бросать не собираюсь.

— Я навсегда тоже никак. Марта возьмет коня и прискачет за мной. Ее дальней дорогой не испугаешь.

Они разошлись по комнатам. Уильям поднялся к себе на второй этаж. Он с трудом перевел дыхание и присел в кресло.

— Друзья, — пробормотал он, — мне давно не было так хорошо, как сегодня. Поеду с вами обратно в Лондон, пожалуй. Ненадолго, конечно. Немного поживу, погуляю по знакомым улицам, схожу в театр, — он прикрыл глаза и представил себя в Лондоне.

В мыслях он был опять молодым. Он сидел в своей старой квартире возле моста и писал новую пьесу. «Завтра пообещаю Джеймсу скоро ее отдать», — мелькнуло в голове. В дверь той комнаты раздался стук. «Элизабет!» — воскликнул он и побежал открывать. Она закинула руки ему на шею и улыбнулась. Какая очаровательная у нее была улыбка! Слегка печальная, но оттого еще более притягивающая взгляд. «Мы теперь будем всегда вместе, — сказала она ему, — я больше не уйду отсюда».

Утром они нашли его сидящим в кресле со счастливой улыбкой на лице.

— Уильям, — тихонько позвал Джеймс, — проснись.

— Мне кажется, он не проснется, — Ричард дотронулся до холодной руки друга, — он умер. Не нужно было ему вчера столько есть и пить. Если бы не мы, то он был бы жив.

— Нет, Ричард. Ты не прав. Уильям готовился к смерти. Ему не хотелось жить. Но мы сделали его последний день счастливым. Может, он умер бы чуть позже. Это уже не имеет значения. Главное, мы успели его увидеть, а он успел увидеть нас. Надо организовать достойные похороны. Умер великий человек.

— Это точно, — вздохнул Ричард, — кто вспомнит о нас с тобой? Кому мы будем нужны? А имя Уильяма Шекспира не забудут, хоть он и не считал себя особенно талантливым.

Джеймс схватился за голову и опустился на колени возле умершего друга.

— Эх, Уил, мне будет не хватать тебя. Мне не хватало тебя все эти четыре года, но я знал, что ты есть, что я могу написать тебе письмо, приехать повидать. Мой любимый автор умер, любимый друг, любимый актер, — Джеймс заплакал.