— Не буду. Но почему он Леопольд?

— Псевдоним такой.

— Шикарный псевдоним, в лучших традициях...

— Да уж...

— С какой стати Штокман должен был знать, что Пульс — это Леопольд Богоявленский? Он что, его близкий друг?

— Не друг. Просто у Пульса язык — помело. Он мне признался, что сам проболтался Штокману по пьянке о своем хобби и даже один рассказ показал. Только Штокман не стал его читать.

Оникс взял у меня обертку от эскимо и вместе со своей выкинул в урну. Проходящая мимо ворона тут же подпрыгнула, села на край урны, достала наши обертки и улетела, страшно довольная.

— Из всего этого ясно, что гражданин Штокман — личность неустойчивая, — продолжал Сахаров, — может и гантелью по голове треснуть. Сгоряча.

— В состоянии аффекта, — поправила я.

— Умная больно, — снова нахмурился Сахаров.

Я хотела было ответить ему достойно, но передумала. Сейчас не время ссориться. Вот закончим это расследование, и я ему закачу такой скандал... Надо только повод найти. В конце концов, Сахаров — не Сладков, не Пульс и не Вадя. Он мне нравится. Или я это уже говорила?

— Ты тоже умный, — дипломатично сказала я. — Как насчет Сандалова? Ты считаешь его способным на убийство?

— Не знаю. В тихом омуте черти водятся... Знаешь, какой он был когда-то?

— Пока не спился?

— Ну да. Шумный вроде Менро, веселый.

— Не представляю.

— Я тоже не представляю.

— Но какой у него мог быть мотив? С чего бы он стал убивать Мишу?

— Есть многое на свете, друг Горацио...

— Какой ты умный! — ядовито заметила я, радуясь, что нашла момент для маленькой мести.

Но и Сахаров не растерялся. Точно так же, как я минуту назад, он ответил снисходительно:

— Ты тоже умная.

Обменявшись любезностями, мы вернулись к беседе по существу.

— Коль, а Михалева ты не исключаешь?

— С чего бы это? — удивился Оникс. — Он один из самых подозрительных. После того как ушел тогда от Миши, три часа где-то болтался, а нам сказал, что сразу пошел домой.

— С чего ты взял, что он где-то болтался?

— Нянька его ребенка доложила. Ждала его допоздна, потом спать легла.

— Почему ж не сделали им очную ставку?

— Придет время — сделаем. Если возникнет такая необходимость...

— А Пульс...

— Давай не будем больше о Пульсе, — содрогнулся Сахаров. — Он мне уже приснился вчера.

— Подумаешь, невидаль... Мне Невзорова снилась, и то ничего... Ладно. Тогда поговорим о Линнике.

— И Линника оставь в покое. Лучше вот что мне скажи: откуда у Жемалдиновой деньги?

— Как откуда? Она, чай, не бездельница, работала наборщицей в издательстве...

— Это я и без тебя знаю. И я не зарплату имею в виду.

— А что?

— Другие деньги... Бывали такие дни, когда она чипсы вагонами ела, пепси-колой запивала... В дорогих барах часами просиживала, официантам на чай такие бабки давала, что на них можно было машину купить...

— Ну, это ты преувеличиваешь, Коля.

— Разве что слегка.

— А может... она была из этих?

— Из каких?

— Ну, которые на панели...

Сахаров с секунду молчал, а потом расхохотался так, что даже слезы на глазах выступили. Меня это очень обидело. Я сложила руки на груди и Стала терпеливо ждать, когда он угомонится. Вид у меня при этом был гордый и неприступный.

Пока он ржал, вызывая неодобрительные взоры прохожих, я вдруг подумала, что если Линник окажется убийцей, то он вполне может пристукнуть и меня, когда я буду сидеть за его компьютером и смотреть дискеты, взятые в столе у Вероники. Чтобы обезопасить себя, я решила прямо с порога довести до его сведения, что оперативник Сахаров знает, к кому я пошла и зачем, поэтому убивать меня просто глупо. Лишняя жертва — лишний срок.

— Нет, она не из этих, — наконец сказал Сахаров. — Фантазия у тебя, девушка, богатая...

— Я посмотрю, что ты запоешь, когда я сорву с преступника маску, — парировала я. — Вот тогда и потолкуем о моей фантазии. Сколько угодно. А пока вернемся к делу.

— Вернемся, — согласился он. — Значит, о левых доходах Жемалдиновой тебе ничего не известно?

— Нет. А тебе кто об этом сказал?

— Догадайся с трех раз.

— Пульс?

Вместо ответа Сахаров горько усмехнулся. Пульс сидел у него в печенках, это ясно. Ну а у кого он там не сидел?

Солнце нагревало асфальт, становилось совсем тепло. Я расстегнула куртку, мельком с удовлетворением вспомнив, что во внутреннем кармане у меня лежит конверт с дискетами и если б оперативник об этом знал, не был бы сейчас так любезен со мной.

— Прогуляемся? — предложил Сахаров, по моему примеру расстегивая куртку.

— Давай.

Мы встали и медленно, но как-то целенаправленно пошли по улице, свернули в переулок, через квадратную арку вышли на параллельную переулку улицу и остановились у подъезда с черной железной дверью. Возле двери на стене висела табличка, на которой металлическими белыми буквами было написано: «Корма», и пониже, помельче — «Издательство».

Я с недоумением посмотрела на Оникса. Зачем он приволок меня в «Корму»? Может, думает, что наш убийца работает там?

Оперативник не ответил на мой взгляд. Он, казалось, вообще обо мне забыл. С задумчивым видом он надавил кнопку звонка. Откуда-то сбоку послышалось раздраженное шипение динамика, потом искаженный голос, непонятно, мужской или женский, спросил: «К кому?»

— К главному, — негромко, без скидки на бракованную технику, сказал Сахаров.

Дверь щелкнула, словно выстрелила в нас с глушителем, и приоткрылась на палец. Мы вошли.

Внутри было тихо, никто не стоял у входа и не встречал нас с поклонами. Мысль о поклонах навевал холл, какой-то японский, хоть я никогда не бывала в японских холлах. Проем в стене, завешенный вертикальными деревянными жалюзи, разукрашенными нелепыми драконами; белые дурацкие цветы из бумаги вокруг лампочки; неправдоподобная чистота. Здесь было очень неуютно, и по-японски, и по-русски.

Но и без поклонов нас тоже никто не встречал.

Сахаров, ничуть этим не смущенный, сразу же прошел вперед, резко свернул направо, в узкий короткий коридорчик, и постучал в белую дверь с золотой ручкой. Я, естественно, не отставала от него ни на шаг.

Пока мы шли до этой двери, я вспомнила, что «Корма» — то самое издательство, которое печатало все произведения Кукушкинса. Лишь тогда мне сразу стало все тут понятно и даже комфортно.