Он ждал, не желая отнимать у нее пространство и время.

Первый вопрос он задал, когда Сейди поставила на стол заварочный чайник и начала разливать чай. Прежде чем ответить, она протянула ему чашку.

Еще через час Ратлидж очень обрадовался, что Сейди все-таки не пришла в Тревельян-Холл и ее не допрашивал констебль Долиш.

Когда она заговорила, голос ее дрожал. Он слушал дрожащий старческий голос и едва дышал, так боялся переутомить Сейди. Потом наступил катарсис – Ратлидж почувствовал себя в некотором смысле священником, который выслушивает исповедь. Глубокое эмоциональное высвобождение, которое медленно поднималось из глубины ее души, но принесло с собой волны бурных переживаний. Сейди не просто рассказывала о событиях прошлого; в ее устах старые и очень горькие события буквально оживали. Старая история оказалась похоронена в самой глубине ее души; она въелась в ее плоть и кровь, внушив ей сознание полной безнадежности. Ратлидж снова вспомнил, что Сейди считается местной целительницей.

– Нет, никто из нас не подозревал, что Анну убили, – медленно ответила она на его первый вопрос. – Но мисс Оливия до смерти напугалась, и мистер Эйдриан, ее дедушка то есть, сказал: все потому, что они, Анна и Оливия, были одним целым. Страх все не проходил. Ей снились кошмары; иногда меня звали посидеть с ней, в углу комнаты горела лампа с наброшенной на нее шалью. Я сидела у ее кровати и держала ее за руку. Мистер Николас тогда был совсем сопляком, но он стоял у двери и наблюдал за сестрой своими черными глазами; он как будто понимал, из-за чего она страдает. Но мисс Оливия никогда не делилась тем, что было у нее на душе. Даже с матерью. Потом ей полегчало, а все-таки прежней она уже не стала. Бывало, сидит с книгой на коленях и не разбирает ни слова. Или стоит у окна, смотрит на улицу, но не видит, что творится за стеклом. В свое время я лечила раненых солдат. Так вот, мисс Оливия тоже была ранена…

– Когда она впервые упомянула при вас о гончем псе Гавриила? Или это вы ей о нем рассказали?

– Как-то она нашла в дедушкиной библиотеке старинную книгу и прочла о гончих Гавриила. Она спросила, слышала ли я о них. Конечно, я о них слышала. Она спросила, верю ли я, что такие псы существуют, а я ответила: «Дитя мое, тому, кто повидал турок, не пристало бояться каких-то псов!» А она ответила, глядя мне прямо в глаза: «А я их слышала. В ту ночь, когда умерла Анна». Больше она ничего не сказала, но потом я часто не могла уснуть ночью и тоже прислушивалась. Я понимала, что к фантазиям мисс Оливии надо относиться серьезно. Она… знала.

– Тогда почему она не поговорила с матерью? Или с Эйдрианом Тревельяном? Уж они-то ей наверняка поверили бы!

– Один раз я ее спросила. Она ответила: «Меня предупредили, чтобы я никому не говорила». И переубедить ее было невозможно.

Холодок пробежал у него по спине, как будто чьи-то ледяные пальцы коснулись его затылка. Ничего удивительного, что Оливия замкнулась в собственном мире. Она бежала туда от страха, и ее мир стал ее убежищем.

Заметив, как больно Сейди предаваться воспоминаниям, Ратлидж поспешил сменить тему:

– Расскажите о смерти Ричарда.

Старуха посмотрела на него поверх чашки и сделала большой глоток.

– Вы и так все знаете. Наверное, хотите услышать, как его похоронили?

Удивленный, он спросил:

– Так вы знаете, что она сделала?

– Я не сразу все поняла. Вначале я ни о чем не догадывалась. Но как-то застала ее в слезах на склоне холма – она сказала, что хочет разбить тут садик. Я погладила ее по голове и сказала, что ее братик теперь с Боженькой и счастлив, она повернулась ко мне и сказала так, что у меня кровь застыла в жилах: «Боженька даже не знает, где он! Надо было позволить им похоронить его в склепе, вместе с остальными, но я подумала… подумала, что, может быть, маме будет легче, если его… не найдут. Тогда у нее останется надежда. Я подумала… тот, кто его убил, испугается, что Ричард вернется, и укажет на него, и заставит его во всем признаться, но я… ошибалась!» До сих пор так и слышу ее голос, так же ясно, как слышу вас, и сердце у меня готово разбиться от горя! Я только потом узнала от нее, как все было, но к тому времени уже застрелился мистер Джеймс, и лучше было оставить мисс Розамунде хоть какую-то надежду, пусть и маленькую. На том мы и порешили.

Ратлидж поднял голову от своих записей. Вряд ли кто-нибудь еще из местных жителей способен был так поддержать Оливию. А Сейди хорошо понимала хрупкую девочку.

– А Николас знал? – спросил он.

– Николас знал все, – ответила Сейди, – и держал язык за зубами, потому что тогда мисс Оливия еще ничего не могла доказать. Видите ли, он боялся, что во всем обвинят ее. Скажут, что она, наверное, сама убила мальчика, раз она его спрятала, а теперь пытается переложить вину на другого. В ужасный она попала переплет. Я думала, тут-то им обоим и конец. Но мисс Оливия была сильная! Да и он отдавал ей все… Защищал ее как мог. Никогда не видела такого отважного парня, как он. А ведь они тогда были совсем дети, и тайна оказалась для них слишком тяжелой. Из-за нее оба выглядели старше своих лет. Какое-то время им казалось, что все прекратилось! Когда мисс Розамунда вышла за мистера Фицхью. Мистер Кормак и мистер Николас уехали в школу, как и положено, мисс Оливии нашли гувернантку, родились близнецы, и в доме опять поселилось счастье. На десять лет или больше.

– Потому что ему некуда было спешить. Он выжидал, готовился…

– Да, – печально кивнула Сейди. – Самое худшее было впереди. Говорили, что мистера Брайана сбросил конь. За полчаса до того Николас увидел его на пляже и разговаривал с ним. Мисс Розамунды не было дома; она гуляла в парке. Мистер Николас побежал ее искать; тогда-то и умер мистер Брайан. Но еще до того он успел сказать Николасу, что Кормак хочет сменить фамилию на Тревельян и просил его, Николаса, поговорить об этом с мисс Розамундой. Мистер Николас спросил, почему мистер Брайан сам не спросит ее, и мистер Брайан ответил: «Здесь не мой дом. Я не Тревельян, а мистер Кормак – не Фицхью». Мистер Николас не понял, что имел в виду мистер Брайан, но мистер Брайан только головой покачал и сказал: «Нет, я очень сильно люблю твою мать и не стану просить у нее одолжений! Пусть сделает все сама, а не ради меня и не ради Кормака».

– Николас когда-нибудь упоминал при матери о том разговоре?

– Что вы, нет! Не успел он найти ее, послышались крики, что мистер Брайан упал и расшибся, и мистер Николас выглядел прямо как ходячий призрак и ни одной душе ничего не сказал, кроме Оливии, да и то только после похорон. Это я обряжала мистера Брайана, когда его принесли в спальню у лестницы. Когда я искала чистую рубашку, чтобы он хорошо выглядел при мисс Розамунде, я нашла в его комоде письмо, которое он собирался отправить; оно лежало между рубашками. Письмо было адресовано мистеру Чемберсу, и в нем мистер Брайан написал о происхождении мистера Кормака. Но, когда я рассказала о письме мисс Оливии и мы пошли его искать, оно исчезло. Мистер Чемберс так его и не получил.