– Ведьма, как она есть, – говорит губернатор и хлопает по плечу запыхавшегося комиссара Корнета, который все еще не отдышался после того, как вытаскивал Кирстен из моря. – Мы сегодня же назначим дату суда.

Его слова отдаются в ушах Марен грохотом крови. Ее сердце стучит, как шаманский бубен. Трое стражников затаскивают обмякшую Кирстен на повозку. Зрители начинают расходиться еще до того, как повозка сдвигается с места. Но Марен подходит ближе – так близко, насколько ей хватает смелости под настороженным взглядом суровых стражников, – и стоит, сцепив пальцы в замок, чтобы не протянуть руку к Кирстен. Стоит и смотрит, как тусклый свет лампы, прикрепленной к повозке, удаляется прочь и исчезает за стенами Вардёхюс.

Кирстен даже не видела Марен. А значит, Марен приходила зря. Ее присутствие оказалось никчемным и бесполезным, как порванный в клочья парус. Марен думала, что все самое худшее уже случилось – в ту злополучную ночь, когда шторм погубил всех мужчин Вардё. Она думала, что не может быть большей беды, чем тот шторм. Но теперь Марен знает, какой глупой была ее вера в то, что зло исходит извне. А оно всегда было здесь, среди них: зло, ходящее на двух ногах и оглашающее приговор человеческим голосом.

Пастор Куртсон застыл неподвижно на краю причала. Стоит, кутаясь в теплую куртку. Марен вспоминает, как Кирстен отдала ему свою куртку, когда он мерз на причале в ожидании прибытия комиссара. Он снимает одну рукавицу, наклоняется над водой, подносит к ней руку и тут же отдергивает, словно обжегшись. Выпрямляясь, он чувствует на себе взгляд Марен и оборачивается в ее сторону. Его глаза блестят в темноте, но, может быть, это просто от холода.

Пастор, сгорбившись, идет прочь, и Марен просто глядит ему вслед. Не пытается его окликнуть, не пытается заговорить. Да и о чем теперь? Пастор Куртсон искренне верит, что Бог явил чудо, милосердно позволив им жить после шторма, а Марен уверена, что куда милосерднее было бы утопить сразу всех, чтобы на Вардё не осталось вообще никого.

* * *

Уже назначена дата суда: через два месяца, в начале весны. Урса говорит Марен, что причина отсрочки объясняется тем, что на суд съедутся гости со всей провинции. В частности, будут присутствовать все остальные здешние комиссары. Обычно в связи с колдовством судят саамских мужчин, но Кирстен и фру Олафсдоттер – первые на памяти нынешнего поколения женщины-норвежки, обвиненные в ведьмовстве. Процесс обещает быть громким, люди приедут на суд аж из Тромсё, может быть, даже из Шотландии.

Кроме Урсы, никто из знакомых Марен не бывал в Вардёхюсе, но и Урса никогда не присутствовала в зале суда. Авессалом ничего ей не рассказывает, говорит она Марен, хотя он каждый день ходит в крепость, готовясь к судебному заседанию.

– Он ведет себя так, словно готовит сюрприз, – говорит Урса с горечью и отвращением в голосе. – Словно хочет меня порадовать.

– Это его звездный час, – отвечает Марен, продолжая яростно месить тесто для черного хлеба. – Ему хочется сделать тебе приятное.

При всей своей ненависти к комиссару она даже отчасти ему сочувствует. Ей понятно его устремление сделать приятное Урсе. И ведь он даже не знает, как отчаянно Урса его ненавидит, со злорадством размышляет Марен.

В ночь накануне суда Марен не спится. Все ее мысли – о Кирстен в темнице, в ведьминой яме. Знает ли Кирстен, что завтра суд? Или ее держат в неведении, и все ее дни давно слились в один бесконечный томительный день? Как она себя чувствует после купания в ледяном море? Марен не хочется об этом думать. Их с детства учили, что нельзя даже близко подходить к прибрежной ледяной корке на зимнем море: если провалишься даже одной ногой, то простудишься насмерть. Но если тебя целиком окунают в студеную воду… и, может быть, ты надеешься утонуть, чтобы доказать свою невиновность, но воздух, оставшийся в легких, тянет тебя на поверхность, телу не хочется умирать, тело бьется за жизнь, потому что не знает, что выжить сейчас – это верная смерть…

Она думает и о Дийне с Эриком, молится, чтобы у них все было хорошо. Ей так хочется подержать малыша на руках и вдохнуть его запах. Он уже научился говорить? Расскажет ли ему Дийна о ней, о Марен? Она рада, что племянника здесь уже нет. Может быть, он и вовсе забудет о Вардё, забудет о ней. Сама Марен не помнит себя в раннем детстве. Эта мысль одновременно и утешает ее, и пугает.

Урсе пришлось отправиться в Вардёхюс вместе с мужем, поэтому Марен идет одна. Совершенно одна в толпе женщин, рядом с которыми она прожила всю жизнь и которых теперь просто не узнает. Словно у них вместо лиц – восковые застывшие маски, лоснящиеся от горячечного возбуждения и страха. Впереди уже показались серые стены крепости. Марен видит все больше и больше людей, незнакомцев. Они идут в крепость, и Марен идет вместе с ними, но по сути отдельно от всех. Она здесь чужая. Сама по себе.

Они заходят на крепостной двор. У большого красивого здания – это наверняка дом губернатора – стоит оцепление. Вооруженные стражники в форменных темно-синих мундирах с гербом, вышитым на груди: крест в круге, корона и львы.

– Гвардия короля, – слышится из толпы.

Марен никогда не задумывалась о том, что у них есть король. Здесь, в Вардё, так далеко от Кристиании, Бергена и других городов, о которых рассказывала Урса, королевская власть не ощущается вовсе. Здесь у них властвуют только море и ветер. Она случайно встречается взглядом с одним из гвардейцев и тут же отводит глаза, ощущая себя неразумным ребенком.

Зал суда переполнен, толпа возмущенно бурлит, у закрытых дверей начинается давка, люди кричат, требуют, чтобы их впустили. Марен стоит в стороне, проклинает себя за опоздание. Надо было прийти еще ночью, раз уж она все равно не сомкнула глаз. Наверное, стоит вернуться домой, хотя нет… Она вся изведется в ожидании новостей. Марен смотрит по сторонам, ищет место, где можно присесть, и вдруг замечает краем глаза какое-то волнение слева. Из низкого мрачного здания выходят двое мужчин, тащат какой-то бесформенный тюк тряпья.

– Ведьма! – Крик доносится из толпы сбившихся в тесную кучку женщин, включающей Зигфрид и Торил. Тюк оживает, поднимает голову, и Марен видит, что это Кирстен. Вернее, большая тряпичная кукла, чем-то похожая на Кирстен. Тень былой Кирстен. Ее лицо белое, как полотно, на висках – пятна въевшейся грязи, светлые волосы сбились, как войлок. Вряд ли у заключенных в тюрьме есть возможность помыться, Марен содрогается при одной только мысли о морской соли, застывшей в этих свалявшихся волосах.

Проходит секунда, другая, и вот Кирстен и ее конвоиры уже совсем близко. Ее тащат чуть ли не волоком, и когда вперенный в землю взгляд Марен натыкается на голые ноги Кирстен, она наконец поднимает глаза, и надеется, что Кирстен ее видела – или, может быть, лучше, чтобы не видела, – и срывается с места, устремляется следом, а толпа напирает со всех сторон, все кричат, норовят плюнуть в Кирстен, пнуть ее или ударить, часть плевков и пинков достается Марен и двум стражникам, держащим Кирстен, и воздух звенит от пронзительных воплей: Ведьма, ведьма, ведьма. В толпе в основном незнакомцы. Чужаки, прибывшие на остров, чтобы выкрикнуть обвинение в лицо женщины, которую они видят впервые в жизни. Которая не сделала им ничего плохого. Они напоминают Марен стадо охваченных паникой оленей.