Караулить медведя у привады каждую ночь Валерка не мог, да ему бы и никто не разрешил, а вот насторожить ловушку… Тем более что на крыше зимовья лежал тонкий стальной тросик, который сам просился в дело. Валерка выварил его в лиственничной коре, чтобы лишить запаха и следов ржавчины, разрубил на три трехметровых куска, сделал из них петли и установил одну возле привады, а две – на тропе к перевалу, по которой когда-то зверь ушел в соседнюю долину.

Снова обычными буднями потекли день за днем. Штокверк, подсеченный тремя канавами, больше не давался – ныряя под хребет, он всякий раз оказывался на глубине, недосягаемой для открытых выработок. Продолжая эту игру в прятки, геологи закладывали все новые канавы, надеясь на успех. Вот если бы у них была буровая установка!.. Но затащить ее вертолетом на подвеске не позволяли вес и условия полета в горах, а по земле можно было доставить только зимником.

В один из вечеров Белявский подошел к ужину с бутылкой спирта.

– А в честь чего? – не понял Полковник.

– Афанасию сегодня девять дней…

Выпили. Помянули добрым словом безотказного и бесхитростного каюра. Пригорюнились. Верка заметила, что особенно расстроился Тамерлан, он даже как-то переменился в лице, хотя нельзя было сказать, что между ним и умершим существовала особая симпатия. Вот и пойми этого каменного сфинкса…

А ночью Верке привиделся Афанасий. Он вошел и сел на нары напротив – в непривычно белом шаманском одеянии, с бубном за спиной вместо карабина. Грустно улыбнулся и надолго замолчал.

Поборов страх и оцепенение, Верка спросила:

– Ты все-таки стал там шаманом?

– Да нет, только учусь мала-мала. Скоро далеко откочую, попрощаться пришел.

– А зачем он тебя убил? – Верка набралась смелости задать главный вопрос. – Ведь не тронул же потом тела…

– Однако, шибко крови хотел… Ты хромого да берегись.

– Какого хромого – медведя или Тамерлана?

– Теперь Афанасий все знает, да живой люди говорить нельзя. Однако помни: шибко худой хромой. Нога хромой, душа хромой, шибко черный душа… Прощай, однако. – Каюр поднялся, подошел к Верке и понюхал ее макушку, обдав холодным дыханием. – Гости больше мою избушку да ходи не нада. Молодой еще, живи долго… – И вышел.

Проснувшись, Верка ощутила такой знобящий страх, что торопливо зажгла фонарик да так и не выключала его до рассвета, почти совсем посадив батарейки.

Теперь она каждое утро отмечала на маленьком календаре начало нового дня, торопя время встречи с Гиром. Верка ждала ее как какую-то почти смертельную необходимость.

Считал дни и Валерка, но другие – сколько простояли пустыми ловушки. Сначала дней было десять, потом пятнадцать, а потом перевалило и за двадцать. Предчувствие, видимо, оказалось ложным – убийца не возвращался к месту преступления. Интересно… почему?

Стоя у крыльца избушки и размышляя об этом с медленно тлеющей папиросой во рту, Валерка вдруг увидел довольно крупную птицу, летящую прямо к избушке. Это оказался большой черный дятел с ярким красным пятном на голове. Он прямо с лету намертво прилепился к стволу сухого дерева, служившего Афанасию коновязью, и заколотил по нему крепким клювом. Высохшая до звона древесина резко усилила стук, разнесла по ближней округе. Раньше Валерка только бы порадовался лесному барабанщику, а теперь почему-то подумал: «Как гвозди в гроб забивает…» От этой мысли стало так нехорошо, что он махнул рукой на дятла, тот сорвался со ствола и быстро исчез за деревьями на краю поляны.

Ночью опять приснилась Маринка. Она была какой-то грустной, и он спросил: «Почему?» «Да вот по тебе скучаю, – вздохнула она. Но, когда Валерка попытался ее обнять, отстранилась. А потом и вовсе отошла на несколько шагов. Он двинулся было за ней, но Маринка предостерегающе подняла руку и сказала: Никогда не ходи за мной, если даже я буду тебя звать. Нельзя за нами, рано тебе еще. Я не затем пришла. Я… не надо… через воду… милый…» И исчезла.

А под утро из-за речки донесся долгий звериный рев. Валерка поначалу даже решил, что ему и это приснилось. С трудом дождавшись рассвета, они с Карпычем пошли к горе, держа на изготовку оружие.

Спустившись в соседнюю долину, Зверь долго шел прямо по ручью, а потом поднялся по длинной и пологой каменистой осыпи к глухому распадку и залег. Наступивший сентябрь, сигналивший желтеющими листьями о приближении уже не столь далекой зимы, давал о себе знать, навевая дремоту, и Зверь проспал почти двое суток. Открыв глаза, он вспомнил об остатках добычи возле человеческого жилья и решил было направиться к ней, но вдруг его внимание привлек совсем близкий призывный рев лося. Зверь вспомнил, что в это время у горбоносых великанов начинаются бои между самцами и только что прозвучавший трубный звук есть не что иное, как вызов на поединок. Укрывшись за выворотнем, Зверь умело повторил рев и почти тут же услышал треск ломаемых сучьев. Распаленный лось, низко наклонив рога, мчался без дороги, кажется ничего не видя налитыми кровью глазами. Пропустив мимо костяные пики смертельного оружия, Зверь обрушил всю свою тяжесть на спину лося и несколькими ударами лапы перебил хребет.

Теперь необходимость брести в соседнюю долину отпала, он лишь время от времени спускался к ручью – утолить жажду. Только когда последние кости лося были дочиста обглоданы и снова надоели трава и ягоды, Зверь вспомнил об оставленной лошади, хотя понимал, конечно: от нее мало что осталось. Но рядом могла быть еще одна… Уже почти подойдя к речке, он почувствовал, что какой-то гибкий прут зацепил его за шею. Не придав этой мелочи значения, Зверь шагнул вперед. Прут не желал отпускать. Он дернулся сильнее, но прут сдавил горло и рывком отбросил назад. Зверь понял, что угодил в ловушку, об этом говорил и еле различимый запах человека, исходивший от прута, который он сразу не учуял. Взревев, Зверь принялся дергаться изо всех сил, но петля только сильнее впивалась в шею, разрывая шкуру и перехватывая дыхание. Зверь беспомощно затих, а потом в отчаянии еще раз рванулся изо всех сил. В глазах его полыхнули красные круги, горло перехватило, как клыками, но трос звонко лопнул, и медведь кувырком полетел под гору. Петля чуть ослабла, с трудом пропуская воздух в легкие, однако как он ни старался, не смог ее стянуть ни когтями, ни зубами. Тяжело покачиваясь, Зверь развернулся и пошел назад, но, даже не добредя до места, где его подкарауливала вторая ловушка, бессильно свернул в кусты и упал на мох…

Сопровождавшая Карпыча и Валерку Найда, перебравшись на другую сторону реки, боязливо заскулила и отказалась входить в лес. Хозяин попытался было тащить ее силком, но потом махнул рукой: понятное дело – боится, редкая собака на медведя идет.

Сжавшиеся как напряженные пружины, готовые выстрелить на любой шорох, они медленно двигались по тропе, высматривая попавшегося зверя.

Вдруг прямо из-под их ног с громким шумом взлетел целый выводок едва оперившихся рябчиков. Полковник лихорадочно вскинул ружье, машинально рванул курки и грохнул в просвет тропинки из обоих стволов. Рябчики веером разлетелись кто куда.