Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Единственным пунктом повестки дня в тот день было” ознакомительное " заседание для делегаций из Фландрии и Нидерландов. Они подошли к Бинненхофу, комплексу зданий, в центре которого стояло сооружение, фасад которого можно было принять за средневековый готический собор, с великолепным розовым окном, окруженным другими витражами. Две тонкие круглые башни с высокими остроконечными крышами стояли по обе стороны главного входа, и с каждой башни свисал алый нацистский флаг с белым кругом и черной свастикой в центре. Здесь, в самом сердце голландской демократии и независимости, был неоспоримый символ того, как обстоят дела сейчас.
Голландские национал-социалисты ожидали прибытия своих фламандских собратьев в главном зале. Был накрыт буфет с бутербродами, маринованной селедкой, местным сыром и выпечкой, а официанты в белых куртках стояли за столиками, уставленными пивом и вином. Шафран поняла, что она была единственной женщиной в комнате. Мужчины, не обращая на нее внимания, принялись хвастаться и хлопать по спине. Лидер голландского национал-социалистического движения поднялся на трибуну в конце зала и произнес длинную речь, наполненную подхалимством в адрес нацистской партии и оскорблениями в адрес ее врагов. Шафран находила его отвратительным, но знала, что Марлиз Марэ будет наслаждаться им и поэтому горячо аплодировала при каждом удобном случае.
Не желая отставать, Хендрик Элиас произнес речь, в которой предрассудки были чуть менее отталкивающими, но еще более утомительными. В очередной раз, Maрлиз была перенесена в восторге от энтузиазма.
Мероприятие, казалось, подходило к концу, когда один из немногих присутствующих немцев направился в Шафран. Он был выше шести футов ростом, и его эсэсовская форменная куртка туго обтягивала плечи и бочкообразную грудь. У него была бледная кожа, белокурые волосы (даже брови и ресницы были такими бледными, что их почти не было видно) и маленькие голубые глаза. Его лицо было мясистым, губы достаточно полными, так что когда он приблизился к Шафран, его отдыхающий рот, казалось, надулся. Она заметила, что на его мундире были знаки отличия гауптштурмфюрера, что было равносильно званию армейского капитана.
Он встал напротив нее, щелкнул каблуками и сказал: “Добрый вечер, фройляйн. Надеюсь, вы позволите мне представиться. Меня зовут Шредер . . . Карстен Шредер.”
“Марлиз Марэ, - ответила Шафран.
- Enchanté” - сказал Шредер. Он взял ее руку и наклонился, чтобы поцеловать, хотя, к облегчению Шафран, его упругие губы не касались ее кожи.
- Он снова выпрямился, обвел взглядом собравшихся и заметил: - вряд ли это самый забавный способ для красивой женщины провести субботний вечер.”
“Напротив, я нахожу эти речи и увлекательными, и вдохновляющими,-ответила Шафран, решив, что для нее важнее доказать свою пронацистскую позицию, чем отвечать на его попытки флиртовать.
Шредер улыбнулся. - Тогда я благодарю вас за ваше здравомыслие и политическое понимание. А теперь, боюсь, я не могу остаться и поговорить. У меня есть и другие дела. Могу я спросить, будете ли вы присутствовать на завтрашнем заседании?”
“Да.”
“Отлично. Я надеюсь, что у нас будет возможность поговорить более подробно . . . и не только о политике.”
•••
Марлиз была набожной христианкой. На следующее утро Шафран решила пойти в церковь в своем лучшем воскресном платье: дешевом хлопчатобумажном летнем платье и голубом кардигане. На руках у нее были белые хлопчатобумажные перчатки, а волосы прикрывала соломенная шляпка, заколотая булавкой. Любая хорошая девушка из Реформатской церкви знала слова из Первого послания апостола Павла к Коринфянам:” Всякая женщина, которая молится или пророчествует с непокрытой головой, бесчестит свою голову", и она всегда носила шляпу или шарф, когда входила в дом Господень.
После этого она вернулась в Риддерзааль вместе с остальными фламандскими делегатами. Стулья были расставлены рядами перед трибуной. На повестке дня было еще несколько выступлений. Первый был дан высокопоставленным чиновником германской администрации по имени Грубер. Это был маленький, худой, энергичный человек, чье нацистское рвение простиралось до щетинистых усов, делавших его похожим на актера или даже комика, изображающего Адольфа Гитлера. Не то чтобы намек на остроумие или хорошее настроение пронзил железную серьезность его речи.
- Хайль Гитлер!- начал он. - Доклад, который я представляю на этом симпозиуме, озаглавлен: "построение Новой Европы: низкие страны и их роль в Великом германском рейхе". Я опишу развитие идеи великого германского рейха как продукт гения фюрера, который неизбежно проявится как политическое и территориальное образование, которое будет величайшей из всех мировых держав.”
Он делал это в мельчайших подробностях больше часа, а затем еще сорок минут задавал вопросы. Шафран ничего не ответила. Задача, поставленная перед Марлиз Марэ, состояла в том, чтобы сделать все возможное, чтобы понять, что обсуждают мужчины - Хендрик Элиас обещал объяснить все, что она сочтет слишком сложным, - а затем перевести это в простые, даже детские термины, которые поймут женщины, с которыми она работала.
Шафран делала подробные записи. Ей доставляло удовольствие, что каждое записанное слово давало больше информации для Бейкер-стрит. Но больше всего ее поразило то, что сейчас, слушая Грубера, она чувствовала себя совсем иначе, чем годом раньше. Тогда его описание немецкой эффективности и мощи наполнило бы ее страхом, даже отчаянием. Теперь, когда ход войны изменился, это звучало как абсурдная фантазия, безумная сказка, с которой соглашались все мужчины в комнате, не имевшая под собой никакой реальной основы.
Во второй половине дня Шредер, офицер СС, представившийся Шафран накануне вечером в Бинненхофе, занял свое место на трибуне. Его темой было решение еврейского вопроса в Нидерландах.
Речь Шредера не была ни фантазией, ни сказкой. Это был настоящий кошмар.
"Голландцы время от времени проявляют удручающую готовность к бесполезным жестам сопротивления”, - сказал он. - Политики были убиты коммунистическими убийцами. Рабочие объявили забастовку. С подобными событиями необходимо иметь дело. Мы не побоялись ликвидировать большое количество заложников, чтобы напомнить народу о глупости сопротивления. Но я могу заверить вас всех, джентльмены, - Шредер сделал паузу и посмотрел на Шафран,—и, конечно, леди . . . эти усилия сопротивления никоим образом не мешают нашей священной задаче избавления Европы от заразы еврейского влияния.”
Шредер обвел комнату водянисто-голубыми глазами. Он провел языком по своим пухлым губам, когда его глаза снова нашли ее, жест, чье непристойное намерение, хотя и не было очевидно никому другому, было слишком очевидно для нее. - Благодаря неустанным усилиям
