ТКП и его периферийных организаций. Мне сразу бросилась в глаза приведенная в этом документе цифра в 200 тыс. крестьян-опытников, на которых якобы опиралась в своей антисоветской деятельности ТКП. Я здесь же обратил внимание Агранова на это, заметив, что поскольку я из материалов следствия знаю, сомнительно, чтобы ТКП опиралась даже на 10 тыс. опытников: не ошибка ли здесь? Ведь такая цифра резко бросается в глаза. Агранов очень вспылил, будучи не привыкшим к мнению, да еще по таким вопросам, своих подчиненных, и сказал: «Вот видите, виза Вячеслава Рудольфовича Менжинского, как Вы смеете так утверждать! Это еще верно не записано, но я вызывал Кондратьева, и он ориентировочно назвал именно эту цифру – значит она правильная. Кстати, я вообще хочу с Вами поговорить. Из целого ряда ваших вопросов и реплик, которые Вы иногда бросали при мне, у меня сложилось убеждение, что в вопросах политического, курса партии вам не всё ясно и кое в чём вы сомневаетесь. …Теперь о 200 тысяч крестьян-опытников. Даже если эта цифра преувеличена, значение дела по ТКП[419]. Верно в директивной инстанции (ЦК ВКП(Б) на это не смогут не обратить внимание, т. к. эти данные покажут глубину недовольства на селе политикой партии и опасность той подготовки повстанчества, которой занималась ТКП. Вы поняли меня? Так вот, я полагаю, что и политически и оперативно вы вырастете, если будете меня слушать и выполнять мои указания. Я ответил, что верю ему, Агранову, и что буду выполнять его указания»[420].

30 октября Радзивиловский сообщил о том, что в начале весны 1931 г. Агранов сообщил ему, что заместитель председателя ОГПУ Акулов взял под сомнение все дело «ТКП» и принял решение освободить ряд заключенных.

* * *

После оглашения приговора некоторые родственники, да и сами осужденные стали писать обращения в государственные и партийные инстанции с просьбой освободить из заключения, сократить срок нахождения под стражей, реабилитировать и др. В результате этой переписки кому-то удалось получить послабления, кому-то нет.

Выдержки из писем основных пятерых фигурантов этого дела показывают, в каких условия жили заключенные, над чем они работали. Все они разнообразны. Интересны письма Макарова, повествующие о том, как сложилась его жизнь после выхода на свободу. Отдельные фрагменты этих документов рассказывают, в каких условиях жили близких родственники осужденных по делу «ТКП».

Переписка в отношении Н.Д. Кондратьева[421]. 27 октября 1932 г. Евгения Давидовна Кондратьева написала письмо в Комиссию по делам частных амнистий при ЦИК СССР с просьбой об освобождении мужа из заключения.

«Муж мой до ареста был профессором Тимирязевской с.-х. академии, работал в Наркомфине и Наркомземе, а также в ряде научно-исследовательских институтов. Имеет много печатных научных трудов, из которых некоторые переведены на иностранные языки. Имя его уже пользовалось известностью в мировой научной экономической литературе.

Еще до ареста здоровье и особенно нервная система моего мужа были в плохом состоянии, так как с раннего возраста ему пришлось очень много и очень тяжело работать. Происходя из бедной семьи (отец его работал гравером на фабрике в течение 39 лет и имел небольшое крестьянское хозяйство), он получил образование исключительно благодаря своей одаренности и инициативе и не только не пользовался никакой помощью, но принужден был всегда помогать своей семье.

Пребывание в заключении уже сильно подорвало силы и здоровье моего мужа и в настоящее время он находится в очень тяжелом психическом состоянии. Особенно мучительно сказывается на нем отсутствие научных книг, мешающее ему продолжать научную работу, которую он может вести только урывками. Несомненно, что дальнейшее заключение окончательно погубит его и лишит возможности когда-либо продолжать научную работу. Между тем несомненно, что он при своей исключительной одаренности может дать в этой области еще очень много.

С другой стороны, длительное заключение мужа создает очень тяжелое положение и для меня с нашей маленькой шестилетней дочкой и, в особенности, для матери мужа, которая лишилась своей единственной поддержки. Мне за это время пришлось так много работать, чтобы прожить, что теперь врачи категорически запрещают мне переутомляться. Я совершенно не представляю, что делать, если мужа не освободят»[422].

12 декабря 1932 г. Е.Д. Кондратьева пишет И.В. Сталину: «Глубокая тревога за здоровье мужа моего заставляет меня обратиться к Вам. Муж мой – Николай Дмитриевич Кондратьев уже третий год находится в заключении, и последнее время его нервная система настолько расстроилась, что он совершенно потерял сон. Я боюсь, что если это продлится еще некоторое время, то он превратится в инвалида и никогда больше не сможет продолжать свою научную работу.

Мужем моим подано в коллегию ОГПУ заявление о пересмотре дела с изложением подлинных его обстоятельств с копией на Ваше имя. Убедительно прошу Вас ознакомиться с этим заявлением и дать мужу возможность продолжать научную работу.

Пожалуйста, не сердитесь на меня за то, что я обращаюсь к Вам, мне было очень трудно на это решиться»[423].

Через месяц, 15 января 1933 г., Е.Д. Кондратьева пишет в Комиссию по делам частных амнистий при ЦИК СССР: «Муж мой Николай Дмитриевич Кондратьев уже четвертый год находится в заключении, не имея возможности ни продолжать из-за отсутствия достаточного количества книг свои научные занятия, ни применить на работе свои силы и обширные научные познания. Последнее обстоятельство особенно удручающе действует на мужа и осенью прошлого года он подавал заявление во ВЦИК с просьбой предоставить ему возможность работать и доказать свою готовность работать.

Глубокое нервное расстройство, которое уже давно замечалось у мужа, в последнее время принимает особенно тяжелые формы. Тревога за здоровье мужа заставляет меня вновь просить о смягчении его участи или в форме предоставления ему возможности работать или в виде сокращения срока заключения, так как в последнем случае он бы имел перед собой перспективу сравнительно скорого освобождения, и это, несомненно, его значительно бы ободрило и придало ему сил.

Должна еще указать, что длительность заключения мужа создает очень тяжелое положение и для меня, поскольку я при всем старании, работаю целыми днями, все же не могу создать условий, необходимых для моего маленького и больного ребенка. Очень прошу смягчить участь моего мужа»[424].

18 августа 1933 г. Николай Дмитриевич Кондратьев обращается к М.И. Калинину с просьбой об освобождении из заключения.

«Позволяю себе обратиться к Вам и в Вашем лице к Правительству СССР с ходатайством о назначении меня на работу.

Я обладаю некоторым запасом специальных знаний и искренне хотел бы быть всеми силами полезным делу социалистического строительства, осуществляемому коммунистической партией и правительством СССР. По мере возможности я стремился