частности и тех нервных центров, в расстройстве которых заключается моя болезнь. Поэтому тюремное заключение является для меня более тяжким, чем для человека в здоровом состоянии. Поэтому же дальнейшее заключение означает для меня преждевременное наступление инвалидности после довольно мучительного периода болезни.

Между тем я все еще надеюсь, что смогу сохранить на некоторое время хотя бы часть своей работоспособности. Естественно, что я стремлюсь к этому уже в силу простого жизненного инстинкта. Но это не все. Помимо того я добиваюсь этой цели, потому что хочу еще работать в нашей стране, потому что хочу принести хоть какую-нибудь пользу в рядах той бесчисленной армии, которая строит новую, социалистическую жизнь и, укрепляя с каждым годом хозяйственные и культурные силы советского государства, подготовляет вместе с тем социальное и нравственное перерождение всего человечества.

Я сижу в тюрьме в условиях строгой изоляции. Но никакой режим не может изолировать меня настолько, чтобы я не ощущал тех величайших сдвигов, которые совершаются за тюремными стенами. Я глохну. Но я не так глух, чтобы не слышать радостных голосов советских строителей, гордо отмечающих победы социалистического творчества на всех фронтах напряженной работы. Я очень подавлен. Но и в мою камеру, и в мою душу проникает тот бодрый энтузиазм, которым охвачено все лучшее в стране: на фабриках, на стройках, на колхозных полях, в воздухе и среди льдов арктических морей. В этом смысле моя жизнь даже и в тюрьме не лишена своих радостей. Но они связаны с величайшей горечью. Я хочу быть среди строителей. Я читаю газеты и знаю: этого – участия в стройке, права вскапывать землю социалистической родины, права класть камни, из которых вырастают советские сооружения, – этого не лишены были многие люди, признанные виновными в совершении тяжких преступлений. Мне это не предоставлено. Мне позволено, правда, заниматься наукой, я могу до известной степени поддерживать свою квалификацию, и научная работа представляет конечно очень большой жизненный ресурс. Но годы проходят и вместе с тем угроза инвалидности вырисовывается все более явственно. Что пользы от того, что я изучу еще несколько сочинений, если приобретенные знания уже невозможно будет приложить на практике. Я не фанатик самоусовершенствования в пустом пространстве. Неужели же советская власть будет в отношении меня так сурова, что признает, что нет на советской территории такой работы, которую мне можно было бы позволить выполнять.

Определю кратко свою политическую позицию. Мир разделился на два лагеря и с каждым годом, с каждым месяцем и днем это разделение становится все более резким. Квази-нейтральные полосы сжимаются, не говоря уже о том, что в условиях происходящей борьбы может существовать лишь мнимая нейтральность. Лозунг одного лагеря – закрепление эксплуатации и реакционных форм социальной организации, национальные преследования и империалистические войны, пресечение свободного научного творчества и использование технических достижений лишь для подготовки новых кампаний по истреблению людей – все то, что написано на знамени фашистской диктатуры. Лозунг другого лагеря – бесклассовое общество, развитие знания и техники, возрождение человечества на основе социалистической организации хозяйства и социалистической культуры, равное уважение по всем национальностям. Фашизм или коммунизм – этим определяется место баррикады. Я стою на коммунистической, на советской стороне этой баррикады. Что могло бы, действительно, привлекать меня в том лагере тьмы, жестокости и суеверия, которые заливают каждую страну, где фашизм торжествует временную победу. Что мог бы я выразить против социалистического строительства, которое менее, чем в полтора десятка лет, протекших с момента окончания гражданской войны, подняло разоренную страну на огромную высоту темпами, вызывающими изумление самых яростных противников. И этим, – занятием позиции на коммунистической, советской стороне баррикады, – сказано все, ибо из этого целиком вытекает отношение к политике ВКП(б) и советской власти и к существующему руководству. Я признаю полностью безусловную правильность всех директив и действий ЦК ВКП(б). Я считаю, что успехи, уже достигнутые, и те, которые, я уверен, еще предстоят, помимо гениальной прозорливости, обнаруженной в учении Маркса, Энгельса и Ленина, связаны еще и с тем фактом, что после Ленина руководство в коммунистическом лагере сосредоточилось в руках такого исключительного человека, как Сталин, обладающего сочетанием редчайших дарований, необходимых для выполнения той великой миссии, которую возложила на него история. Именно та линия, которую он проводил, превратила Советский Союз в великое государство и в истинную родину не только мирового пролетариата, но и вообще всех тех людей, которые дорожат культурным прогрессом человечества и понимают, где лежат единственно возможные его пути.

В моем прошлом было немало ошибок. Многого я недооценивал, многое я ложно понимал. Я часто заблуждался в таких коренных вопросах, как проблемы темпов индустриализации, коллективизации сельского хозяйства, и в ряде других. Я мог бы написать об этом подробно. Но сейчас эти вопросы так ясны, прошлые заблуждения так очевидны, что останавливаться на них было бы почти равносильно тому, как если бы я стал объяснять, каким путем я пришел к сознанию, что и в политической области дважды два четыре. Уроки жизни оказались столь разительными, что развеяли в прах все ложные соображения и боязливые сомнения. Мне кажется, что вопрос заключается сейчас лишь в искренности моих заявлений. Но в тюрьме я могу только высказать их. Я приложу все усилия к тому, чтобы доказать, что мое слово не разойдется с делом, если мне будет дана возможность представить эти доказательства. Ведь я мог сделать это только на работе.

Отмечу еще лишь следующее. Я не переставал следить за ходом нашего социалистического строительства в течение четырех лет, проведенных в тюрьме, хотя трудно было конечно располагать всеми необходимыми для этого материалами и отрыв от практики есть вместе с тем отрыв от конечного источника теоретического знания. В 1932 г. я даже позволил себе послать на имя т. Сталина и Молотова два отрывка своей работы по вопросам денежного обращения и кредита. Позднее, возвращаясь к вопросам статистики и учета, которыми я интересовался уже и раньше, я стал работать преимущественно в области теории вероятностей и математической статистики, собрал довольно обширные материалы и много написал, но эти работы не доведены до конца, но и не могут быть завершены в здешней обстановке, несмотря на своей преимущественно теоретический характер. Конечно, мне хотелось бы находиться в условиях, позволяющих закончить то, на что затрачено было много времени и труда. Но это второстепенный вопрос сравнительно с главной моей просьбой. Я прошу лишь об одном: о том, чтобы мне было позволено принять участие в общей социалистической работе на том участке, где советская власть сочтет это возможным и целесообразным»[441].

8 декабря 1934 г.