— Шесть! О! У вас еще более прекрасные подруги! Когда вы собираетесь привести всех этих девушек ко мне?

— Может быть, в скором времени, если сделаешь хорошую скидку, — отвечает Амара.

— Я всегда делаю хорошую скидку своим любимым девочкам, — подмигнув, говорит торговец.

Они обмениваются шутками, уточняют детали заказа и оплачивают его. Гермер убеждает их расстаться с еще большей суммой денег, настояв, что им необходимо попробовать медовые пирожные, которые проходящий мимо торговец разносит на подносе: «Даже моя мама таких не готовила!». Амара подозревает, что торговцы договорились заранее направлять клиентов друг к другу. Согласовав заказ на гирлянды, они без долгих предисловий прощаются, Гермер уже приглядывается к следующим покупателям. Виктория и Амара вместе со своими пирожными семенят к краю площади и садятся на каменную скамейку в тени стены виноградника.

— Когда я познакомлюсь с Крескентом? — спрашивает Амара, стряхивая с пальцев оставшиеся крошки. Она голодна, как волчица, и ей горько и обидно от того, что Руфус восторгается грудью Виктории, а ей урезает еду.

— Ему не так-то просто вырваться из бараков! И мне кажется, тебе не понравится таверна, где мы встречаемся. У Руфуса бы припадок случился, начни ты туда ходить.

— Главное, чтобы ты была счастлива, — говорит Амара. — И не подвергала себя опасности.

Виктория отвлекается от разговора и приглядывается к кому-то:

— Это разве не тот слуга горшечника? Смотри! Вон там!

Амара переводит взгляд. Менандр стоит с краю толпы и смотрит на них. Встретившись взглядом с Амарой, он опускает глаза. Амара не раздумывая вскакивает, ей ужасно хочется поговорить с ним. Менандр разворачивается, Амара знает, что он заметил ее движение. На краткий миг она думает, что он попытается сбежать от нее, но Менандр, напротив, ждет.

Чем ближе она подходит, тем лучше понимает, как далеко в прошлом осталась их прежняя близость. А потом она оказывается перед ним и смотрит прямо в его темные глаза, но в них нет той теплоты, которая была когда-то. И в памяти всплывают все ужасы Сатурналий.

— Я не собиралась ронять лампу, — выпаливает Амара, не в силах даже просто поздороваться. — Клянусь тебе. Это была случайность.

— Я понял, — отвечает он, явно смущенный. — Не сразу же. Но потом понял.

— Это было прекрасно. И я очень сожалею. Обо всем.

— Никандр сказал мне, что он освободил тебя в ту ночь. Твой патрон. — Менандр боится взглянуть ей в глаза. Амара никогда не думала, что он может быть таким скованным. — И он сообщил мне… рассказал, что случилось с Дидоной. Мне правда очень жаль. Она была хорошим человеком.

— Спасибо. Я скучаю по ней.

Амара прижимает руку ко рту, она не хочет плакать. Делает глубокий вдох, чтобы успокоиться:

— Надеюсь, что у тебя все в порядке.

Она пытается сделать так, чтобы голос звучал веселее, и смотрит ему в лицо. Менандр кивает.

— Так и есть, спасибо. Но, Амара, мне уже пора идти. — Он называет ее именем рабыни, а не настоящим, Тимаретой, которым когда-то звал ее, и это ранит ее сильнее, чем любые другие слова. — Извини. Пусть у тебя все будет хорошо.

Он поворачивается к Амаре спиной и быстро уходит, даже не подождав, пока она с ним попрощается. Виктория, которая до этого момента тактично держалась в стороне, подбегает к Амаре и берет ее за руку.

— Не плачь, — тихо говорит она, уводя ее подальше от толчеи. — Не здесь.

Они возвращаются обратно к скамейке, и Виктория обнимает всхлипывающую Амару.

— Все хорошо, — утешает она подругу. — Все хорошо.

— Прости. — Амара вытирает лицо; когда горечь утихает, ей становится стыдно.

— Все хорошо, — повторяет Виктория. — Я знаю, что он был тебе небезразличен.

— Так было раньше, — говорит Амара. — Или, по крайней мере, сейчас мои чувства другие. Просто я никогда не хотела причинять ему боль.

— Я всегда считала, что он еще тот нахал, раз не взял лампу сразу, как только увидел Руфуса. — Виктория приглаживает Амаре волосы, чтобы она выглядела не такой растрепанной после того, как плакала. — Извини, конечно, может, он сделал тебе хорошую лампу и все такое, но это не стоило того, чтобы терять патрона.

Амара смеется, язвительный тон подруги утешает ее лучше, чем любые слова сочувствия.

— К тому же, — фыркает Виктория, — он раб. Теперь он тебе не чета.

— По-моему, положение раба не делает его менее привлекательным, — говорит Амара, невольно защищая Филоса, несмотря на то что выпад Виктории был адресован не ему. — А как же Крескент?

Виктория встает со скамейки и помогает подняться Амаре.

— Крескент — гладиатор, — надменно говорит она. — Это совсем другое. К тому же Крескент красивее.

Обе улыбаются и идут обратно к дому, Виктория крепко держит Амару под руку.

Только зайдя в его кабинет, Амара уже знает, что Феликс изменился. Холодный взгляд, которым он смотрит на нее, все равно что ушат ледяной воды. За последние два месяца, когда дни скользили друг за другом в летнем зное, Амара постепенно привыкла видеть его более любезным, даже начала задумываться, а не искренне ли Феликс раскаивается. Или по меньшей мере стала полагать, будто сможет каким-то образом управлять его настроением, контролировать его буйство. С другой стороны, наверное, подобные мысли в свое время и убаюкали Викторию.

Феликс не отвечает ни на приветствие Амары, ни на ее слабую попытку улыбнуться. Вместо этого он подходит к ней и протягивает руку за деньгами. Амара роняет ему на ладонь три кошелька, он отворачивается и высыпает монеты на стол. Тяжелый металлический стук бьет ей по нервам. Феликс пересчитывает деньги, передвигая их по деревянной столешнице, и никак не комментирует тот факт, что Амара снова принесла сумму больше назначенного платежа. Амара нервничает из-за этого безмолвия — так Феликс, очевидно, и задумывал.

— Если ты сегодня не намерен общаться, то я пошла.

Феликс отвечает, чтобы удержать ее, — Амара знала, что так и будет.

— Мне не нравятся твои правила игры.

— Какой игры?

— Сколько у тебя теперь клиентов? — Он тычет в нее пальцем, чтобы еще больше вывести ее из равновесия. — Сколько денег приносит тебе Виктория каждый месяц?

— Почему я должна посвящать тебя в свои дела?

— Раньше ты сама с охотой хвасталась. Очевидно, что Виктория стоит больше, чем оговоренная сумма. Я не уверен, что шесть тысяч сестерциев — справедливая цена за нее.

— Это уже даже для тебя чересчур, — отвечает Амара, закипая. — Потому что именно эта сумма прописана в договоре.