Иосэф, между тем, медленно свернул папирус и направился к двери; еще один только шаг – и Армаис погиб. «Хороша любовь, которая боится жертв!» – как молния, мелькнуло в голове царевны.

– Постой, я согласна! – прошептала Хишелат.

Глаза Иосэфа блеснули торжеством.

– Хорошо! – сказал он, быстро подходя к царевне. – Договор, значит, заключен и, разумеется, должен остаться между нами. Но что мне будет порукой в том, что ты исполнишь свое обещание, раз Армаис будет на свободе?

Хишелат гордо выпрямилась и презрительно смерила Адона взглядом.

– Мое слово ручается за обещание. Дочь фараона не торгуется и не плутует, хотя бы дело шло об ее загубленной жизни. Ты, вероятно, судишь по себе; кто знает, может статься, ты замышляешь уже измену. От тебя, презренный торгаш жизнью человеческой, надо требовать поруки в том, что ты не убьешь Армаиса, после того как заручился моим обещанием быть твоей женой!

Иосэф побледнел.

– Ты напрасно оскорбляешь меня, царевна: в договорах, подобных нашему, естественно приходится считаться с коварством женщин. С позволенья твоего, сегодня же я доложу фараону о том, какое счастье мне выпало на долю и только после этого замечу – понятно, слишком поздно, – что Армаис бежал!

– Отлично, но, повторяю, я тоже требую залога твоей правдивости. Дай мне папирус, который у тебя в руках, я верну его тебе через три дня… – И, не дождавшись ответа, Хишелат вырвала из рук изумленного Иосэфа папирус и прибавила презрительно: – А теперь беги, возвести бедному, ослепленному тобой фараону, никому не доверяющему, кроме змеи, которую он отогрел на груди своей, скажи ему, что тебе мало всех милостей, которыми он тебя осыпал, что тебе нужна еще его дочь – как ступень, с которой ты протянешь уже руку за его короной! – Она отвернулась и убежала.

Иосэф посмотрел ей вслед насмешливо и злобно.

– Ну, погоди! Я усмирю тебя; ты чересчур горда и проницательна, и потому, как враг, опасна! – пробормотал он, направляясь к фараону.

Погруженный в глубокую задумчивость, Апопи отдыхал на ложе; он отослал от себя всех окружающих, и приход Адона, который один пользовался правом входить к фараону без доклада во всякое время, был ему, по-видимому, неприятен. Но, по мере того как Иосэф излагал ему свою просьбу, прибавив, что царевна дала свое согласие быть его женой, на лице Апопи вспыхнул лихорадочный румянец. Дерзость этого вольноотпущенника, который осмеливался просить руку дочери, любившей к тому же другого – пробудила его гордость; в первую минуту ему хотелось приказать страже схватить и выбросить его вон, низвергнуть дерзкого в ту самую толпу, из которой он его извлек. Но порыв этот замер так же быстро, как и проснулся; измученный болезнью, отвыкнув от трудов правления, Апопи привык жить под крылом своего бдительного канцлера… Да разве не гигант он, в самом деле, – он, который смирил жрецов, обезоружил Таа III и подчинил его скипетру все области Верхнего Египта, чей всепроникающий взор открывал, а железная рука подавляла малейшую вспышку восстания? Что он будет делать без Иосэфа, да еще при таких трудных обстоятельствах, как нынешнее время? Слабый фараон готов был теперь почти с радостью ухватиться за мысль еще крепче привязать к себе этого опасного и могущественного человека; Апопи беспомощно опустил голову и только спросил:

– Но как же Хишелат, которая уверяла меня, что любит крамольника, так быстро переменила свое решение?

– Божественный сын Ра! Сердце женщины, – что мягкий воск. Я должен сказать тебе, что царевна слышала отчасти наш разговор; после твоего ухода она вошла и пожелала узнать, какое участие в заговоре принимал Армаис. Тогда душа ее отвратилась от негодяя и, отдав свою руку твоему слуге, она вдвойне наказала изменника. Я надеюсь, что время и моя любовь обратят ко мне сердце твоей божественной дочери, если только, по неизреченной доброте твоей, ты дашь ее мне в супруги.

– Да будет так! Давно уж ты близок мне и дорог; я рад, что могу даровать тебе величайшую милость, допустив тебя в члены моей семьи, – ответил слабым голосом Апопи, протягивая для поцелуя руку своему грозному канцлеру. Когда через полчаса Иосэф вышел из покоев фараона, он приказал позвать коменданта Таниса и всех находившихся во дворце сановников, сообщил им о своей помолвке с дочерью фараона и отдал приказ – на рассвете следующего дня с трубными звуками объявить об этом по всему Танису.

Настала ночь; город погрузился в сон, и даже в огромном фараоновом дворце затихли шум и движение. Бодрствовали в это время лишь часовые, да на половине царевны не спала еще одна женщина, в глубокой скорби закрывшая руками лицо, сидя у стола; ее можно было бы принять, пожалуй, за спящую, если бы не вздрагиванья тела, которые указывали на то, что она рыдала. То была Хишелат; тоска и отчаяние согнали ее с постели. Еще вечером мужество ее подвергнуто было новому испытанию; ее позвали к отцу, у которого собрались ее сестра, царевич Намурад и еще несколько членов царской семьи и приближенные к особе фараона, в том числе и Адон. Пытливо всматриваясь в расстроенное лицо дочери, Апопи спросил: согласна ли она стать женой Адона и, получив утвердительный ответ, вложил ее руку в руку Иосэфа.

Нравственная пытка Хишелат росла теперь с минуты на минуту; Уна еще не возвращался, и она не знала, уехал ли Армаис. В случае вероломства со стороны Иосэфа, чтобы разрушить его честолюбивый план, который она угадала, Хишелат решила покончить с собой. Надев ночную тунику и дав заплести на ночь свои волосы, она отослала всех женщин, запретив беспокоить себя и, томимая страхом неизвестности, прошла в маленькую, смежную с террасой залу. Ночь была свежа, но Хишелат не обращала внимания на холод; упав головой на стол, она дала волю слезам. Больше часу сидела так царевна, как вдруг на террасе появилось маленькое, уродливое существо, которое, как тень, скользнуло в комнату и, дотронувшись рукой до Хишелат, шепнуло: «шшш!» Царевна вздрогнула и вскочила.

– Уна, да где ж ты пропадал? – с упреком сказала она.

– Не мог прийти, царевна; но то, что я сделал, порадует твое сердце. Он в саду и не хочет уезжать, не повидав тебя.

– Пойдем! – ответила Хишелат, схватывая руку карлика и увлекая его на террасу.

Несмотря на полную темноту, царившую под густой листвой, Уна и его спутница бежали с такой быстротой и уверенностью, которая показывала только их основательное знание местности, направляясь в ту часть царских садов, что прилегала к Нилу. Там, на скамье, скрытой в густой чаще, сидел закутанный в темный плащ человек; в нетерпении он машинально обрывал горстями листья с ближайших кустов, как вдруг подле него выросла белая тень и, прошептав: «Армаис», бросилась в его объятья. Минуту стояли они молча, обнявшись, но Армаис отодвинул от себя Хишелат и спросил:

– Правду ли сказали мне в храме, что ты помолвлена с Адоном? Что это значит?

– Значит, что этой ценою я купила твою жизнь и бегство. Но ты отвечай мне: как мог ты, любя меня, решиться на убийство моего отца?

– Это намерение, правда, было у меня, когда я приехал сюда из Она; но, с тех пор как полюбил тебя, я навсегда от него отказался, – с негодованием ответил Армаис и рассказал ей, что было, и как Иосэф пускал уже раз в ход эти документы, чтобы понудить его жениться на Сераг. – Теперь он снова взялся за них, чтобы погубить меня и завладеть тобой. Спасать свою жизнь такой ценой я не хочу. Я скорее убью его и погибну сам, а не отдам тебя этому чудовищу! – закончил Армаис с бешенством.