– Что ты знаешь о моей совести? – отрывисто спросила Сада.

– Я знаю, что ты действительно помогаешь людям, знаю, что однажды ты оперировала семнадцать часов без перерыва, спасла двенадцать человек и закончила, лишь потеряв сознание от усталости и напряжения, – вздохнул Эзра. – Я знаю и только поэтому согласился с тобой встретиться. И только поэтому говорю с тобой, как с человеком: оставь Павла в покое. Ему страшно, очень страшно, он хочет убежать, но он скорее умрёт, чем будет на тебя работать. Он принял решение, я знаю, и если ты его догонишь, он убьёт себя.

– Из-за чего?

– Из-за того, что родил очень злого ребёнка.

– Извини? – Сада на самом деле не поняла этой фразы.

И задала вопрос машинально, не надеясь на ответ, но получила его.

– Ты не учёный, поэтому просто поверь на слово: в каждом открытии таится частичка учёного, каждое – это ребенок, которого он родил, – размеренно произнёс старик. – И каждый учёный боится родить злого ребенка, такого, глядя на которого захочется убить себя. Каждый настоящий учёный чувствует ответственность за всё, что он делает, а Павел – настоящий.

И неподдельное участие в голосе Кедо заставило женщину замереть. На мгновение, на одно-единственное мгновение ей стало горько. На мгновение, на одно-единственное мгновение она увидела себя со стороны: медикуса по профессии и призванию, пытающегося угрозами вышибить из старого механика нужную информацию. На мгновение ей стало настолько противно, что захотелось объясниться, и сделать это Сада могла лишь одним способом:

– Есть такое понятие – долг, – тихо сказала она, опуская глаза.

– Павел ничего не должен твоей планете.

– Я должна.

– Его голову?

– Его ум, его талант, его гений. – Сада сама поражалась тому, что говорит. Нюансы службы всегда казались ей нормальными, естественными, но сейчас, излагая их загрустившему старику с остывшей трубкой в руке, женщина поймала себя на мысли, что излагает манифест людоедов. – Если он не согласится предоставить всё это – я заберу его голову, потому что люди, подобные Гатову, должны работать на Галану. И ни на кого больше.

– Что же вы за твари такие, – негромко произнёс Кедо. Не спросил, а именно произнёс.

– Твари ползают перед нами на брюхе, – зачем-то ответила Нульчик. – А мы будем править Вселенной.

Равнодушно.

Нет, править они будут весело, с выдумкой. А равнодушно эта фраза прозвучала из уст Сады.

– Теперь, надеюсь, ты поняла, почему я помог Павлу, – тихо сказал Эзра. И принялся выбивать трубку о броню «Доннера». – Я ошибся в тебе. Уезжай.

– Ты только что сделал меня своим врагом, – с той же бесстрастностью произнесла Сада. – Напрасно.

– Я всего лишь показал, что не собираюсь вам служить, – уточнил старик. – Если это означает, что я твой враг, то да – я твой враг.

– Интересная мысль.

– В ней нет ничего нового: вы исповедуете эту мысль уже сотни лет.

– В таком случае прощай. – Женщина повернулась, но шаг не сделала, застыла, слушая прощальную фразу Кедо:

– Совет напоследок, Сада Нульчик: не преследуй Павла. Ваша встреча может закончиться совсем не так, как тебе хотелось бы.

* * *

– Не так плохо, как представлялось издали, – резюмировал Гатов, спрыгивая с телеги на главной площади Одекки. – Люблю небольшие городки.

– Что в них хорошего? – осведомился Каронимо. – Все друг друга знают, все друг другу родственники, секретов никаких, все таращатся на чужаков. Пойдём поедим.

Предложение перекусить Бааламестре произнёс тем же тоном, каким перечислял недостатки маленьких поселений, а потому среагировали на него не сразу. Гатов вообще задумался, с улыбкой обозревая пыльные окрестности, а Мерса уныло осведомился:

– Может… э-э… для начала определимся с ночлегом?

– А что с ночлегом?

– Нужно решить… э-э… где будем спать, – уточнил Энди, печальным взглядом провожая их средство передвижения.

Подводу до города и обратно им выделил Дрибе, в качестве бонуса за щедрый, по провинциальным меркам, взнос в «фонд ветеранов». Возница, правда, оказался молчуном, с чужаками, а уж тем более инопланетниками, говорил неохотно, от вопросов отделывался односложно и потому вскоре был оставлен в покое. В результате учёные въехали в Одекки, располагая минимальным количеством полезной информации и местных сплетен, и вынуждены были начать знакомство с городом «с нуля».

– Нам же сказали идти в «Следопыта Порочности», – весело заявил Бааламестре.

– «Сочности».

– Не вижу разницы. – Каронимо подмигнул Мерсе: – Все эти постоялые дворы суть одно и то же.

Алхимик несколько покраснел.

– И кухня там, как правило, редкостная дрянь, – продолжил Бааламестре, ничуть не смущаясь тем, что громкий голос и лёгкий кардонийский акцент привлекают внимание окружающих, а трое зевак уже остановились и принялись таращиться на диковинное зрелище, увлекшись сначала речами Каронимо, а затем – браслетами и татуировками Павла. – Поэтому я предлагаю спать там, раз уж нам государственный служащий рекомендовал, а ужинать в другом месте.

– Нам бы ещё пообедать.

– Вот и я говорю: не будем торопиться.

Энди покачал головой и с надеждой посмотрел на Гатова. Энди, как правило, терялся от напора Бааламестре и нуждался в поддержке, но на этот раз помощь запаздывала: Павел продолжал разглядывать главную площадь с таким видом, словно ничего красивее в жизни не встречал. Хотя, возможно, он просто соскучился по городам.

– Ты хочешь есть?

Ответа не последовало.

Одекки оказался типичнейшим поселением Северной Менсалы: мощёные дороги, каменные домишки, черепичные крыши, видная издалека колокольня церкви Святого Игвара…

– Новая колокольня, поэтому простенькая, сейчас не то время, чтобы поднимать архитектурные шедевры. Зато старая была – глаз не оторвать: внизу колонны в десять метров, а между ними – барельефы. Здесь сто лет назад мужик жил – камнерез знатный, саму церковь украсил и колокольню тоже… Говорят, из Мритска и Триберди приезжали любоваться.

– И где барельефы теперь?

– Артиллерийский налёт, – коротко ответил майор Жо. – А вот церковь устояла, так что кое-какие барельефы сохранились.

Белый фасад строения выходил на центральную площадь, справа от него расположился Губернский дом, то есть муниципалитет, а слева – памятник предыдущему Его превосходительству работы бродячего скульптора с Хансеи. В центре площади помещалась стационарная виселица, дивный плод кровожадной инженерной мысли. Виселица была не старой, но достаточно потёртой, видно, что без дела не простаивала, а судя по размерам, на ней можно было одновременно казнить…