Знаю, что придется учиться врать лучше.

Не знаю только одного.

Что делать, если не получится.

Мама Очкарика всхлипывает и нервно отхлебывает из стаканчика с кофе.

Я залпом пью свой.

Здесь, в больнице, даже кофе в автомате со вкусом медикаментов и запахом хлорки. Но реально по херу, потому что у меня впервые в жизни пиздец как сильно дрожат пальцы. Пытаюсь как-то справиться, но вместо этого сдавливаю стакан в кулаке. Остатки еще горячего кофе выливаются на ладонь.

Йени так и не пришла в себя.

Прямо из ресторана ее отвезли в медицинский центр.

Мне бы ничего не сказали, так что пришлось прыгнуть в машину и ехать следом.

— Я просила ее рассказать тебе… — Женщина спотыкается, мотает головой каким-то своим мысля. — Просила ее все вам рассказать, Антон. Чтобы вы понимали… Что она…

Она плачет и с благодарностью берет протянутый мной носовой платок.

Извиняюсь и выхожу на улицу. Здесь дышать нечем, башку сдавливает как тисками.

Пытаюсь вышвырнуть из головы ее испуганное: «Не прикасайся ко мне».

Словно вообще перестала меня узнавать. Словно на глазах из здоровой немного замороченной девчонки превратилась в инопланетянку.

А что если она больше никогда меня не узнает?

Что происходит в ее голове?

И что теперь делать мне?

В тяжелых ситуациях я всегда включал на максимум свою аналитический талант и пытался, опираясь на факты, смоделировать какую-то ситуацию. Что будет, если есть вот это и это? А если добавить вот это и то? А теперь убрать первое? Обычно самый приближенный к реальности вариант в итоге и получался. Самый жизнеспособный, но не самый лучший из возможных.

Я знал, что Очкарик замороченная. Я и выбрал ее потому что простых, понятных женщин с рефлексами уровня собак Павлова у меня было достаточно — и все они так или иначе оказались за бортом моей жизни. И выбрал не ради сравнения, и не потому, что собирался поставить галочку напротив строки «в моей жизни была чудачка», а потому что с ней, даже с тараканами, было лучше, чем с другими.

Но я не знал, что она — не_чудачка.

Что все настолько сложно.

Что в любой момент может случиться какая-то не зависящая от меня херня, и собственная жена перестанет меня узнавать, словно мы в голливудском триллере.

А если бы знал — что тогда?

Самый хуевый вопрос. Поэтому оставил его на потом.

Потому что ответа на него у меня нет. Даже если бы небеса разверзлись — и голос господень приказал ответить или не видать мне пропуск в Рай, я бы все равно не знал, что сказать.

Меня как будто… поимели. Показали кусок картинки и сказали: «Видишь, Антошка, эта хрень — совсем не то, чем кажется, а просто хрень». И я поверил. А оказалось, что хрень с самого начала была хренью, и об этом знали все, кроме меня.

— Антон? — кто-то трогает меня за плечо и я, вскинувшись, вижу маму Очкарика.

Если не услышал, как подошла, значит, сильно задумался.

— Йени… Она попросила вас позвать. — Женщина убирает прядь волос с проседью за ухо. Странно, что моя жена совсем на нее не похожа, хотя у них совершенно точно одинаковый разрез глаз и форма носа, и даже овал лица, хоть возраст все же скорректировал ее форму.

Жена.

Я теперь женатый хрен.

А раз жена обо мне помнит, то как минимум одной проблемой меньше.

— Как она? — Не уверен, что начинать нужно с этого, но в голове все равно только эта банальщина.

До сих пор не могу переварить услышанное. И не знаю, смогу ли в ближайшее время.

В голове не укладывается.

Не хочется верить.

Не хочется даже думать, что маленькая сопливая девчонка…

— Антон, я понимаю, что очень опоздала с этим разговором, — очень издалека начинает мама Очкарика, и становится понятно, что разговор, даже если он будет коротким, будет еще и дерьмовым. — И прежде чем начну… Хочу, чтобы вы знали — нам с Вовой очень жаль, что все случилось именно так. Муж… Он очень сложный человек, военные не бывают «бывшими», так, кажется, говорят?

Она смотрит на меня с грустной улыбкой, и я просто киваю, соглашаясь.

Как не бывает бывших ментов, следаков и всех остальных силовиков.

— Простите, что я одна говорю от нас обоих, и надеюсь это не уменьшит вес извинений, но мы просим у вас прощения за то, что… все так получилось. Я пыталась уговорить ее все вам рассказать, но для Йени это… очень… непросто.

Последние слова она как будто выдавливает из себя нечеловеческими усилиями.

— Светлана Алексеевна, все в порядке. — Ни хрена не в порядке, но не говорить же это женщине, которая только что рассказала мне, как ее единственную дочь… И как она в последний моменту спела поймать ее за руку.

— Муж считает, что неправильно лезть в жизнь детей. Даже если они не вполне здоровы и не понимают, что поступают как эгоисты. — Она вряд ли услышала мои последние слова. — И для него Йени… Вова хочет думать, что она такая же, как и девять лет назад. Ему так проще. Но я хочу, чтобы прежде, чем вы пойдете к ней, вы знали, что быть с ней будет очень… непросто.

Вот теперь она смотрит прямо мне в глаза.

Снова жутко не по себе.

— Я очень люблю свою дочь, Антон. У меня нет никого роднее. Она — все, что у меня есть. Единственное, ради чего я дышу. Я всегда буду ее защищать. От всего. От любого человека, любого взгляда, от ветра и солнца, и даже от вас, если потребуется. И если, конечно, — она на мгновение поджимает губы, — вы решите остаться с ней рядом.

— Вам бы этого не хотелось? — спрашиваю в лоб.

— Да, мне бы этого не хотелось. — Ей даже не нужна пауза, чтобы ответить.

— Спасибо за честность, — мрачно усмехаюсь я. Видимо, кто-то решил компенсировать умалчивание ударной дозой «истинного положения вещей».

— Я не желаю вам такой судьбы, Антон. Вы напрасно думаете, что не нравитесь мне или что у меня есть предубеждения против вас. — На этот раз она смягчается. Но смотрит уже не на меня, а перед собой. — Вы мне понравились еще когда приехали на наши семейные посиделки, потому что моя девочка была счастливой рядом с вами. Я очень давно ее такой не видела. Целых девять лет.

Хочется сказать, что и я был счастливым рядом с ней, но слова почему-то застревают в горле и я отмалчиваюсь.

— Но я не желаю вам пережить то, что пережила я. И не пожелала бы этого ни одному мужчине, который был бы рядом с ней. Никогда. Потому что для нее прошлое не стало прошлым только потому, что случилось девять лет назад. Для нее это до сих пор настоящее. Хотя, вы же сами все видели.