Снова вспоминаю ужас на лице Очкарика и впервые в жизни жалею, что не курю.

Говорят, реально отпускает.

— Я каждый день благодарю бога, что оказалась рядом с ней. — Женщина потирает плечи, с шумом глубоко вдыхает и продолжает: — Дважды.

Дважды? 

— Я бы не хотела сейчас… об этом, — пытается избежать болезненной темы мать Очкарика. — Это было давно. Пять лет назад. И она тогда сама очень испугалась, что все могло бы… получиться.

Дважды.

Я зациклился на этом слове, словно крыса на кнопке, которая активирует удар тока в мозг. Только я не неправильная крыса, потому что нажимаю на педальку, которая причиняет боль, а не удовольствие[15].

— Йени — она, возможно, никогда не будет здоровой. И это говорю вам я — женщина, которая выносила ее и родила. Никто сильнее меня не молит бога о том, чтобы она снова была как все. Чтобы когда ей больно — она плакала, а не улыбалась. Чтобы могла прийти ко мне, обнять и рассказать обо всем, что на душе. А не это ее бесконечное «Мам, у меня правда все хорошо», от которого у меня сердце разрывается. Я хочу, чтобы, когда она не берет трубку — это была просто шумная улица, или чтобы она проводила время с хорошим молодым человеком, или сидела с подружками в кино. Но обычно она просто садится с угол и плачет. Просто плачет, Антон. До сих пор. Потому что она — не здорова.

Я уже видел ее такой.

Когда Наташка ввалилась ко мне в дом тем утром, и Йени сбежала наверх, я нашел ее там в углу. Буквально. В наушниках и позе маленького ребенка, который боится темноты и остался один в комнате даже без ночника. Тогда казалось нормальным, что она испугалась — Наташка умеет появится «эффектно», и даже мою маму с ее безграничным терпением пару раз доводила до белого каления.

И даже не насторожило то, что до нее я не видел, чтобы женщины вот так решали свои проблемы. Очкарик была просто замороченная — я списал все на это.

Поставил ей диагноз, который считал правильным — творческая личность.

— За девять лет, — снова прислушиваюсь к голосу Светланы Андреевны, — она так и не научилась справляться с плохими эмоциями. Но очень пыталась с вами — вы тоже должны это знать. Возможно, сейчас вам уже будет трудно поверить кому-то из нашей семьи, но я говорю искренне — она очень хотела стать… другой ради вас.

Мне почему-то больно это слышать.

— И если вы решите остаться вместе — она будет пытаться и дальше. Ради вас. Для вас. Будет делать то, что она делает ради меня и отца — притворяться. Потому что это оказалось легче, чем научиться кричать и плакать, и отстаивать свою точку зрения. Она будет удобной для вас. Потому что вы для нее… особенный человек. И я даже не буду пытаться понять, как вам удалось стать им за три недели.

— Я просто был рядом. — Другого ответа у меня нет.

Она кивает, соглашается и снова берет паузу, а интуиция снова подсказывает, что это — то самое затишье перед бурей.

— Антон, моя дочь сделает все, чтобы защитить вас от ее «ненормальности». Будет притворяться каждый день, каждый час и каждую минуту. Она думает, что мы с отцом ничего не видим и не понимаем, но мы тоже научились бы отличать фальшивую улыбку от настоящей, если бы могли сравнить. Почти десять лет я не видела ее улыбающуюся искренне. Но рядом с вами… это было. Я знаю разницу. И, прошу, поверьте, я больше всех на свете хочу, чтобы Йени была счастливой рядом с человеком, ради которого она хотя бы начала пытаться…

— Но?..

Я откровенно зло иронизирую. Ничего не обходится без этого сраного «но».

— Я хочу, чтобы вы понимали, что у вас может ничего не получится. Вы можете быть внимательным, делать все, что нужно и как нужно, оберегать ее от всего, пылинки сдувать, но что-то со стороны, как сегодня, разрушит месяцы вашего труда. Просто потому, что она увидит кого-то похожего на того человека. Хоть не может его видеть, потому что его уже давно нет в живых.

Я помню слова Вики. Хоть и несла херню, но по факту же оказалась во всем права.

Собакам — собачья смерть.

Надеюсь, тварь мучилась очень долго. Надеюсь, в том лесочке его закопали живым.

— Прежде чем пойти к ней, Антон, я хочу, чтобы вы понимали… все. Потому что не желаю вам видеть то, что видела я. И не желаю вам однажды… не успеть. И всю жизнь жить с мыслью, что вы могли бы что-то изменить, но не оказались рядом только потому, что забыли ключи в машине и задержались на ту единственную минуту, которая решила все.

Я понимаю, о чем она.

Только понятия не имею, что ответить.

— Я желаю своей дочери счастья, как никто другой. Но не ценой вашей жизни, Антон. Делайте выбор правильно.

Мне кажется, разговоры о выборе опоздали на целую жизнь.

Почему в этих больницах такие короткие коридоры?

Я нарочно иду медленно, чтобы хотя бы попытаться подготовиться к тому, что увижу. Взрослый мужик, а реально страшно до неприятного холодка вдоль затылка. Хочется поднять ворот рубашки, чтобы не сквозило, но ведь вся эта херня не снаружи, а внутри.

Я не верю в сказки о превращении лягушки в принцессу, но вполне верю в сказки наоборот. Миллион раз видел, как мои приятели, которые женились на милых девушках или вполне адекватных взрослых женщинах, становились заложниками монстров, с которыми было просто невозможно находиться рядом больше пяти минут. Я просто не выдерживал. Только потом мысленно благодарил мужиков за то, что, благодаря им, мысль о браке стала этаким стоп-сигналом: сказка с красоткой подходит к концу.

В моей жизни не было женщин, которые бы оставались милыми и хорошими всегда. Через пару месяцев встреч вся «красота» рассеивалась, а богатый внутренний мир так и не появлялся. Хотя у меня были и умные, и даже очень умные женщины, но с ними была та же петрушка — в конечном итоге не было за что зацепиться, не было ради чего напрягаться и стараться. Как там любят говорить всякие гуру женского духовного развития? Не совпадали, блядь, глубокие энергетические потоки и вся эта хуерга.