Женевьева захихикала. Смех у нее тоже был некрасивый, трамвайный.

– У меня нет ножа, только зажигалка, – сообщила она.

Моисей открыл было рот, чтобы выразить удовлетворение Женевьевиной откровенностью, но тут звякнула микроволновка, сообщая о готовности продукта, и одновременно чайник возвестил щелчком о достижении необходимого градуса. Сайкин отправил гостью мыть руки в ванную, а сам принялся накрывать на стол. Из-за тонкой перегородки доносились невнятные возгласы: «Ни фига себе… А где тут?.. Всё, нашла… Ни фига себе!» Пицца была подвергнута радиальному секционированию, извлечены были соусы трех видов, в фарфоровом чайнике доходила заварка, увы – за дефицитом времени налаженная не без нарушения подобающих ритуалов и кондиций, выставлены тарелки и выложены приборы. Явилась Женевьева, умытая и причесанная, что добавило ее неброскому облику некоторую долю привлекательности. Подергала носиком:

– Это точно чай?

– Чай, только настоящий, – подтвердил Сайкин. – Не из веников. Вот смотри, я пью.

Он изобразил на лице крайнюю степень довольства.

– А покрепче ничего не найдется? – с легкой развязностью в голосе осведомилась Женевьева.

– А паспорт у тебя при себе? – в том же тоне подхватил Моисей.

– А вы что, полиция нравов?

– А ты что… – Сайкин вдруг ощутил, что в обществе этой несносной девахи глупеет с каждым новым раундом их словесного жонгляжа, и прервал порочный цикл. – Между прочим, этот чай называется «дарджилинг», и он не из продуктовой лавки за углом, а прямиком из Индии, второго сбора. Отнесись к напитку с уважением.

– Я стараюсь, – протянула Женевьева, осторожно принюхиваясь к янтарной жидкости. – Если он такой благородный, то им, наверное, не стоит запивать пиццу из продуктовой лавки?

– Умница, – сказал Моисей с удовлетворением. – Но тут уж ничего не попишешь, гостей неопределенного возраста я не ждал. Да вообще не ждал никаких гостей.

– Зачем тогда позвали? – сдержанно удивилась Женевьева.

Сайкин призадумался.

– А вот не знаю, – сказал он. – У меня был странный день. И увенчается он странным вечером. И вообще я нынче гуманист и филантроп.

– Почему это вы филантроп? – нахмурилась Женевьева. – Они же давно вымерли!

Моисей захохотал, а девица насупилась пуще прежнего.

– Что не так? – спросила она сердито.

– Ты в школе училась? Вам преподавали происхождение человека?

– Ну да, – сказала Женевьева без особой уверенности. – Бог создал мужчину из этого… из праха, а женщину – из ребра…

– Своего? – выжидательно вопросил Сайкин.

– Не помню, – пробурчала девица и уткнулась в чашку.

– Ну да, – сказал Моисей печально. – Конечно, не помнишь. А про питекантропа откуда знаешь?

– Мама, когда ругается, всегда отца так называет, – пояснила Женевьева. – Правильно, питекантроп, это я попутала. Только ударение по-другому. Хоть бы ты вымер, говорит, вместе со своими за миллион лет до нашей эры, питекантроп несчастный…

– Пожалуй, я не стану тебе посреди ночи излагать эволюционную теорию даже в общем виде, – сказал Моисей.

Чай был выпит, пицца съедена, темы для разговоров иссякли.

– Мы точно трахаться не будем? – деловито уточнила дева Женевьева.

– Абсолютно, – сказал Сайкин. – Тем более без паспорта.

– Трахают не в паспорт… – туманно заметила она, но настаивать не рискнула.

Моисей собрал посуду и сгрузил в мойку.

– Я всё еще могу вызвать такси, – напомнил он.

– Не хочу, – девица замотала головой.

– Тогда ты спишь на диване, а я в кресле. И учти, я храплю.

– Откуда вы знаете? – хихикнула она.

– Жена рассказывала. Бывшая.

Моисей расправил диван, застелил его свежим бельем из шкафа, натянул на подушку нетронутую до сего вечера наволочку из подарочного набора, а вместо одеяла раскинул толстый плед из бамбукового волокна. Затем разобрал кресло и перетащил туда свою постель. Оглянувшись, он обнаружил Женевьеву застывшей подле дивана в некотором оцепенении.

– Что-то не так?

– Я не люблю спать в одежде, – пробормотала она, краснея. – У вас есть что-нибудь… женское?

– Откуда? – хмыкнул Моисей.

И тотчас же вспомнил. «А ведь удачно всё складывается!» – подумалось ему.

– Такое подойдет? – спросил Сайкин, извлекая из пакета серую фуфайку из умбрика.

– Прикольненько, – сказала Женевьева. – А вы можете отвернуться?

– Я могу вообще удалиться, – усмехнулся он и отправился умываться перед сном.

Когда Моисей вернулся, Женевьева уже облачилась в фуфайку и теперь стояла, прислушиваясь к ощущениям. Фуфайка оказалась для нее чересчур просторной и напоминала серое платье уродливого покроя. Рукава болтались как у Пьеро, а подол заканчивался примерно на середине худых бледных бедер.

– И как? – осведомился Сайкин.

– Немного колется, – сказала Женевьева. – Но это ничего…

Она закрыла глаза, привстала на цыпочки, изогнула талию и провела ладонями по бедрам. И тотчас же преобразилась, из тощего несуразного подростка обернувшись настоящей женщиной, зрелой и притягательной… Спустя мгновение она уже лежала на диване, замотавшись в плед, подобно куколке шелкопряда, наружу торчали только нос и несколько рассыпавшихся по подушке светлых прядей.

Моисей стиснул зубы.

– Спокойной ночи, – сказал он и погасил свет.

* * *

Рано поутру Сайкина ожидал целый спектр разнообразных открытий, в том числе и малоприятных.

Для начала, девица, именуемая Женевьевой, удрала. Ее уход не сопровождался никакими естественными для женского сословия знамениями, то есть ничто не падало из сумочки на пол (возможно, за неимением таковой), не рушилась ненароком задетая мебель, не гремела посуда и из ванной не доносилось шума воды. Была Женевьева, и нет ее, как и не было никогда. Это открытие проходило скорее по разряду нейтральных, ожидаемых.

Но вместе с Женевьевой испарилась также и фуфайка из умбрика, в которой вредная девица провела ночь. А это уже было досадно. «Вот же стерва! Зачем это тебе?» Умбрик дефицитным продуктом отнюдь не являлся, но как материал потенциально оборонного назначения проходил по строгой отчетности, и теперь Моисею предстояло придумать благовидное обоснование для списания добрых полутора метров. Растворились в воздухе и три тысячи пятисотками из бумажника, неосмотрительно выставленного на публичный доступ вместе с курткой в прихожей. Платежные карты в количестве пяти штук были извлечены, судя по всему – исследованы на предмет полезности, и оставлены на телефонной полке. То ли дева Женевьева не имела представления, как их употребить в корыстных целях, то ли, напротив, таковое представление имела, в силу чего не испытывала желания связываться с банковскими службами безопасности.