Что ж, могло быть и хуже. В каком-нибудь другом городе, более подверженном издержкам цивилизации. Криминальные сообщники, грабеж, смертоубийство… Но только не в Мухосранске, где на такие отчаянные злодеяния отродясь никто не пускался.

«Сам виноват, – досадливо подумал Моисей. – Рассиропился, в гуманисты решил податься… Вот и получи по полной». Лениво честя девицу нехорошими словами, Моисей принялся умываться.

В лаборатории ничего нового не происходило, что само по себе было добрым знаком и означало «перемену событийного тренда в сторону позитива». (Мысленно выстроив эту адскую формулу, Сайкин поразился самому себе. Ведь когда-то он упивался гоголевским слогом, распутывал словесные узоры Достоевского, смеялся над меланхолическими шуточками Довлатова, сам пробовал перо, к своей чести – недолго и неупорно. И к чему все пришло? «Информационно-психологический дискурс… брендирование тренда…») Лаборант Лавашов спал, уложив нечесаную голову на сложенные руки возле клавиатуры и позабыв там большой палец, вследствие чего весь экран моноблока уже был заполнен буквой «я». Блинов горбился за своим столом, деловой и необычно трезвый: собирал под громадным увеличительным стеклом на консоли какую-то хитрую запутанную цепь из волокон умбрика.

– Как мой заказ? – спросил Моисей.

– В сейфе, на средней полке… – рассеянно откликнулся Блинов.

Забирая изделие, упакованное в пластик, Сайкин привычно осведомился:

– Вы оба домой ходите хотя бы иногда?

– Чего я там забыл… – буркнул Блинов, не поднимая головы.

– И правда, – принужден был согласиться Моисей.

Из лаборатории путь его лежал в «Калачовку». Доктор Корженецкий о новом визите был упрежден заранее. Хотя и не отказал, но и большого энтузиазма однако же не продемонстрировал. Автобус, поначалу забитый до тесных неприятных соседств, по мере приближения к окраинам стремительно пустел. Молодая злобная кондукторша, принимая оплату за проезд, одновременно произносила монолог в прижатый ухом к плечу мобильник, каковая поза сообщала ей облик женского издания Квазимодо. Делала она это пронзительным голосом с трагическими интонациями: «Я отдала тебе всю молодость, лучшие свои годы швырнула на алтарь семьи, стала матерью твоим детям, пожертвовала идеалами добра и света, и что же уготовано было мне во мзду, сука ты помойная?!» Сотенная купюра в руках Моисея была встречена с неподобающим негодованием, как будто не высохли еще на ней свежие пятна крови ограбленной жертвы: «Помельче-то нельзя?» – «Но вы же не принимаете банковские карты…» – «Кто там у тебя?!» – возопили в мобильнике. «Юморист один, – отозвалась кондукторша, враждебно отсчитывая сдачу, – трепетный адепт Мирова и Новицкого, Шурова и Рыкунина, а если приглядеться – всего лишь жалкий эпигон с нуворишескими амбициями… Но ты мне стрелки не переводи, гнида позорная!» Сайкин не обижался. Такие дивертисменты в Мухосранске были обычным делом, вялые попытки оскорбить наталкивались на еще более вялое нежелание связываться. Что же до автобусов, здесь они всегда были мобильными филиалами ада. Чахлого, ленивого ада по-мухосрански.

Доктор Корженецкий встретил визитера на парадном крыльце, чему на сей раз никаких помех в лице вип-персон не возникло.

– Извини, старик, – сказал он с порога, – не смогу уделить тебе много времени. Текучка заедает. Вот что: я тебе Зенобию Триандафиловну презентую, она послужит пропуском и экскурсоводом в одном флаконе. А как закончишь беседы… ты ведь побеседовать с постояльцами желаешь, я правильно понял?.. Зенобия же Триандафиловна тебя ко мне сопроводит для прощальных объятий.

Свою речь Корженецкий заканчивал уже в фойе главного корпуса, еще более просторном и вычурном, нежели холл с фикусами в ушастых глиняных вазах, виденный в прошлый визит. Здесь оформление было решено в техногенном стиле с элементами космизма, то есть: стекло, хромированный металл, абстрактные конструкции из черно-белой керамики. «Зиночка, помните, я вас просил? Так мы уже здесь», – проворковал Корж в смартфон, и спустя самое короткое время из темного, как туннель метрополитена, коридора появилась, цокая каблучками-копытцами, слегка уже знакомая миловидная медсестричка, величать которую полным ее именем было не то чтобы неудобно, а даже и предосудительно. «Поручаю вас взаимным заботам», – объявил Корженецкий, отстраняющим жестом воздел ладони и сгинул.

– Зенобия… – начал было Сайкин, но был остановлен.

– Просто Зина, – предложила сестричка.

На вид ей было двадцать с мелочью, смуглая кожа и темные глаза выдавали изрядную примесь восточной крови, отчего светлый, почти платиновый цвет прямых длинных волос, скрепленных на затылке тяжелой заколкой, выглядел отчетливо ненатуральным.

– Вы журналист? – спросила Зина-Зенобия с веселым любопытством.

– Нет, я исследователь, – честно признал Моисей.

– Ну и замечательно, – сказала Зина. – Да вы и непохожи. – И тут же задала следующий вопрос: – А вы в какой области исследователь?

Здесь Моисей вынужден был формулировать с особенным тщанием. Хотя бы потому, что и сам не был до конца уверен, чем именно занимался в своей лаборатории. Пораскинув мыслями, он счел уместным прибегнуть к поверхностной, но вполне благозвучной формулировке из учредительных документов лаборатории, существовавших с исключительной целью отмазаться от контролирующих органов, которые, впрочем, досаждали не сильно и были согласны на любое, даже самое бредовое, сочетание терминов, лишь бы они по отдельности не всплывали в заповедных скрижалях Мухосранкомнадзора.

– Информационная транслокация, – произнес он значительным голосом.

На языке у него вертелась иная дефиниция, «информационный метаболизм», но кто знал, вдруг симпатичная сестричка была скрытым клевретом соционики, каковую всякий ответственный ученый полагал ложным знанием, не гнушаясь однако в приватных беседах использовать заимствованные оттуда типологии.

– А-а, – протянула девушка с фальшивым пониманием.

Моисей расправил плечи, подобрал живот и сделал значительное лицо.

– Видите ли, Зиночка… – начал было он, в уме прикидывая, как бы вырулить из замаячившей на горизонте непредвиденной коллизии.

– Не нужно, – вдруг сказала Зиночка. – Я все равно не пойму. Так куда вас проводить?

Сайкин покраснел. Он почувствовал себя идиотом, замутившим статусную диссертацию и пойманным на фальшаке.

– К Капитану, – сипло сказал он и шумно прочистил горло. – К эту вашу… Выгородку.

– К нашим одуванчикам… – промолвила Зиночка с непонятной интонацией.

Взяла его за руку тонкими холодными пальцами и повела за собой, как малого дитятю. Знакомыми уже глухими подземными коридорами с мертвенным освещением, до самого тупика с кофейным автоматом, а оттуда сразу в комнату-пенал с двумя койками и столиком. На всем пути у Моисея не возникло ни тени желания затеять светскую беседу, да и Зиночка, как видно, не имела к тому настроения.

Капитан лежал в той же самой позе, что и в прошлый раз, лицом с непримиримым выражением в потолок, даже рук, похоже, не передвинул.