В своем бреве (папском послании) от 25 апреля 1750 года Бенедикт XIV выражал польскому королю Августу III протест против «необоснованных» жалоб православных, чьи храмы были разграблены. Возвратить им объекты их культа значило бы, считал он, совершить несправедливость в отношении униатов! В других письмах, адресованных высшим польским сановникам и духовнику монарха, папа старался убедить их покончить в своей стране с православием и закрепить права униатской церкви. Поддерживая постоянные сношения с «Конгрегацией но распространению веры», папа вместе с тем проявлял крайнюю сдержанность в вопросе о латинизации униатов, ведь, сохраняя свои «греческие» обряды, они могут прельщать этим «московитов», облегчая для последних переход в католичество. Бреве от 18 сентября 1751 года по всей форме запрещает униатской церкви перенимать традиции Рима: ей надлежит, как и прежде, воплощать собой связь между двумя культурами. Рим лелеял мечту завоевать Россию в духовном плане, чтобы принять в свой круг и подчинить. Так и вышло, что к середине 1750-х годов в Польше остался всего один православный епископат — Могилевский. Видя в нем очаг заразы, Бенедикт XIV замыслил план его слияния с униатским епископатом в Полоцке, чтобы таким образом постепенно подготовить его к объединению с католической церковью, что положит конец расколу. Папа хотел помешать «волкам» рыскать вокруг его стада, вырвать эти погибшие души из пасти сатаны и привести в овчарню Господню.

Тем не менее жизнь униатов тоже не была легкой, особенно в Польше. Их епископы назначались по желанию короля и знати. Их пастыри, зачастую невежды и пьяницы, по воле местного начальства бывали подчас вынуждены оказывать услуги, несовместимые с их саном. Униатские жены и дети считались чем-то вроде рабов, с которых можно драть семь шкур. По окрестностям городов бродили иезуиты, выискивая юные таланты, которые они отправляли в свои школы и растили в римско-католических традициях. Следовательно, униаты лишались возможности когда-либо обзавестись собственной элитой, как управленческой, так и духовной.

Католический епископ города Львова отправил чрезвычайно едкое донесение в «Конгрегацию по распространению веры», в котором делался упор на социальные корни униатства, когда основное число прихожан составляли вольные либо крепостные крестьяне и мелкие ремесленники. Из-за больших расстояний, дурных дорог и притеснений, чинимых помещиками, пастырю было затруднительно печься о спасении душ этих бедняков. Прелат, в свою очередь, сетовал на религиозную политику семинарий на окраинах России: они, утверждал он, будто нарочно стараются готовить священнослужителей, способных оторвать тамошних обитателей от «греческого чина» (rito greco), то есть от истинного православия. В который уже раз Бенедикту XIV пришлось принимать меры против излишнего рвения некоторых ксёндзов, столь вредного для дела церкви.

Все эти богословские институции без исключения состояли в ведении базилиан. Этот религиозный орден, мало-помалу отрешившийся от восточных традиций, управлялся верховным прокуратором, чья резиденция находилась в Риме. Согласно «Constitution Pastoralis curae» Бенедикта XIV от 30 марта 1756 года, эти семинарии подверглись окончательной латинизации. Их глава был напрямую подчинен варшавской апостолической нунциатуре, где заправляли верные последователи Игнатия Лойолы. Все порядки и обычаи базилиан соответствовали тем, которым следовало собственно католическое духовенство. Даже их обряды приближались к ритуалам римско-католической церкви — так, во многих базилианских церквах был упразднен иконостас. Между базилианами и униатскими епископами завязалось беспощадное соперничество, те и другие только и ждали удобного момента, чтобы уничтожить или конфисковать имущество православного конкурента, причем особую свирепость зачастую проявляли прелаты того католического толка, что преобладал па восточных землях.

Россия не могла оставаться равнодушной к драматической ситуации, в которой оказались приверженцы православной веры в пределах соседней славянской державы: русский посол в Варшаве непрестанно выражал протесты. Когда же разразился главный конфликт царствования Елизаветы — Семилетняя война, возникла конкретная угроза вооруженного вторжения. Аннексия Восточной Пруссии между 1758 и 1762 годами явственно давала понять, что кольцо сжимается. Папа слал в Польшу письмо за письмом, подстрекая короля и знать к более решительному сопротивлению притязаниям неуемного соседа: какое-либо православное присутствие в этой стране недопустимо, твердил он. Униаты должны были взять под свой контроль последние монастыри и церкви этих «схизматиков», чтобы и духу их больше не было.

Эти религиозные распри, разжигаемые Святым престолом, служили довольно прозрачным прикрытием главных причин конфликта между Россией и Польшей: вопрос стоял о национальной собственности, а границы были слабо защищены. Но Елизавета знала, что русская военная интервенция вызовет бурю негодования со стороны европейских держав. По совету своего духовника Дубянского она заняла выжидательную позицию и разработала план в духе Макиавелли. Для начала было необходимо подавить активность католиков в собственной стране, поэтому она строго-настрого запретила своим подданным переходить в католичество. Затем следовало усилить позиции русского духовенства в сопредельных землях. Возник замысел создать вокруг Российской империи некий бастион православия, откуда можно будет засылать своих эмиссаров на униатские территории, возбудить своими подстрекательствами протестные волнения, что позволило бы России «устремиться на помощь» единоверцам. Ради таких целей императрица попыталась реформировать свою собственную церковь.

Синоду было поручено заняться образованием священнослужителей. Основой обучения в семинариях и церковных академиях служил «Духовный Регламент» Феофана Прокоповича. Но даже некоторые преподаватели не знали его содержания. Попам, обремененным многодетными семействами, было мудрено как самим получать систематическое образование, так и обеспечивать должное обучение своих сыновей, зачастую избирающих то же поприще. Киево-Могилянская академия в Киеве и Славяно-греко-латинская академия в Москве были предназначены для избранных, из их стен выходило весьма ограниченное число священнослужителей. К тому же имел место удручающий факт: украинское духовенство по части познаний превосходило русских, поскольку там священники изучали греческий, латынь и древнееврейский, читали богословские сочинения, а в среде русских попов все это было исключительной редкостью и даже почиталось опасным отклонением, способным поколебать истинную веру.

Опасаясь влияния католицизма, Елизавета ограничила допуск малороссов на ключевые посты духовной иерархии: отныне до них могли добраться только «великороссы». Украинцев, для которых ее царствование было в общем благоприятно, лишили права выбирать своих собственных епископов.

Согласно указу, восходящему еще ко временам Петра Великого, каждая епархия должна была иметь свою школу; так вот, в 1740-е годы религиозное и духовное воспитание еще только-только выходило из стен монастырей. Императрица понимала, что для развития православной церкви и усиления ее влияния необходимо перво-наперво повысить образовательный уровень духовенства. Поэтому к концу ее царствования в России насчитывалось двадцать семь семинарий и двадцать богословских школ, призванных осуществить эту задачу. Но, как ни парадоксально, особых улучшений это не принесло: Елизавета пеклась об умножении приходов, но никто по-настоящему не проверял, каковы на самом деле познания священников. Равнодушие епископов, небрежение школьных директоров и недоверчивость родителей способствовали тому, что большинство учащихся отлынивало от занятий. Монастырские библиотеки оставались бедными, их собрания зачастую перетекали в духовные центры вроде Киева и Чернигова, а то и в Академию наук, фонды которой непрестанно пополнялись.