много цементных работ намечается по скважине. Я ему «Колек, мне нужен цемент. Три-четыре мешка». – «Все ясно…» И он берет, допустим, тонну цемента, выписывает. Но уже не тонну, а тонну двести. Начальник его спрашивает: «Зачем тебе 1200?» И он находит объяснение – мол, попробуем сначала, затвердение проверим, скважина пористая. Объяснение всегда ж можно найти! И я везу четыре мешка первоклассного цемента к себе до хаты. Или вот еще что. Ты ж видел, – у меня широченная доска под верстак во дворе приспособлена? Это я уже болел, но не по инвалидности, а на больничном. И мне уже надо было стройку затевать, для Наталки с Юрой. Надо было готовить для стройки все необходимое. Ну, приехал я на площадку, смотрю, лежат доски. И среди них эта доска лежит, под низом. Широченная, невиданная! Я ему говорю: «Колек, мне эта доска нужна!» – «Да тут много таких, кому она нужна. Меня уж спрашивали» – «Колек, мне она больше всех нужна! Представь себе – верстак какой?! Ты организуй ее мне – вытяни из-под низу, выпиши на буровую…» Он кипятится: «Что я буду делать с одной доской на буровой, как я объясню?» Я ему советую: «А ты выпиши не одну, а пять. Четыре себе отвезешь, а вот эту, пятую, – мне отдашь…» Он так и сделал. Только он не домой себе эти доски повез, а на буровой ребятам раздал, чтоб молчали. А мне домой привезли вот эту. Еле выперли из автобуса! Она даже на проходе не помещалась. Вот, видишь, как он меня выручал! Так-то мне надо было доски искать, сплачивать. А эта цельная, мощная доска. Как прекрасно на ней было работать. Она широкая, настоящий верстак. Он недавно приезжал, поглядел: «Смотри-ка, – до сих пор та доска цела! Я, наверное, у тебя ее заберу…» Я кажу: «Ага!» Он смеется. Вот опять недавно он у меня был. Говорит: «Миша, найди мне крякух!» Крякуха – это подсадная охотничья утка. Она как дикая, но не очень. Ну, я ему нашел. Потом опять приезжает: «Миша, кормить нечем, утки скоро подохнут, – что-нибудь выдели из фонда…» Я ему: «Пожалуйста!» Мешочек пшенички выделяю. Мы с Демченком, ну, не то что, там, сказать, – друзья. Мои друзья все здесь, в Привольной. Мои друзья – это люди одной судьбы. А мы с Николаем просто единомышленники по работе. Бывало, ребята просят: «Николай Сергеевич, дай автобус». – «Куда?» – «Да на хутор съездить, до «бабушек», за пойлом!» – «А где Голуб?» – «Да вон, в биллиардной, играет». – «Погукайте его!» – «Григорьич, тебя Сергеич гукае!» Прихожу: «Что такое?» – «Слухай, – что мы будем пить сегодня?» Я говорю: «Да что все,

то и мы!» – «Знаешь, что-то не хочется нынче джамура пить!

Давай возьмем бутылочку водки». – «Ну, давай!» Он говорит: «Ну, я заплатю, а ты организуй…» И тогда он дает автобус, говорит: «Вы, хлопцы, берите себе, что хотите, а нам с Мишелем – бутылку водки…» И вот мы с ним сидим, пьем водку.

А они наберут бутылок пять-шесть самогону. А мы сидим с одной. И они, вся бригада, десять человек, на нас показывают: «Вон, дывитеся, – цивилизованные люди сидят!..»

Спросим себя – какой резон был у Михаила Голуба, чтобы в ходе этого, по характеру «обзорно-размечающего», повествования отправлять Николая Демченко именно в «дальний круг»? Ведь, судя по рассказу, много важных и взаимовыгодных организационно-хозяйственных дел было «провернуто» ими совместно и вполне надежно. Да, это так. Однако Голуб держится здесь неписаных станично-деревенских правил – чужак по месту рождения (хотя до родины Николая станицы Брюховецкой меньше сотни километров) всегда останется пришлым. Кстати, эта архаическая аксиоматика заметно сказывается и сегодня на отношениях с разнообразными «дауншифтерами» – и теми, кто покупает дома в деревнях только для летнего досуга, и теми, которые намеревается осесть здесь окончательно. И те и другие, несмотря на подчеркнутое радушие и мизансцены грубоватой любезности со стороны коренных жителей, – остаются «странними» во всей оттеночно-смысловой гамме этого, уже довольно редкого, слова. Так и здесь – Голуб шаг за шагом, не пропуская деталей, выстраивает живую, дышащую, но все же исполненную рациональности, выверенности и взвешенности картину отношений с важной производственной фигурой – бурмастером. Дискурс рассказчика проникнут очевидным покровительственно-ироничным, в определенной мере лукавым настроением, которое оправдано резонами собственного жизненного опыта и знанием местных порядков. Здесь и пролегает граница, здесь и начинается область «дальнего круга». Ведь, по Голубу, «мои друзья – это люди одной судьбы. А мы с Николаем просто единомышленники по работе…». Как точно сформулировано! И в этой придирчивой точности – специфичность дискурса крестьянских «детей», с течением времени научившихся рефлексивности и довольно быстро превращающихся (вспомним формулу культурантрополога Роберта Редфилда) в «рассуждающее меньшинство».

Григорий Федорович Волошин, сменщик

Гриша был мой сменщик. А я кто был? Я – «техник-газовик по разработке нефтяных и газовых месторождений». Буровиков обязанность какая? Дырку в земле зробить. Полторы тысячи метров. И больше ничего. А мы приезжаем и начинаем эту дырку исследовать. Мы пускаем каротаж, узнаем структуру пластов почвы. Там используются и изотопы и приборы всякие. И вот встал вопрос о новом работнике, – старик один на пенсию уходил. А тогда на такую работу люди плохо шли. Это, вот, сейчас отбою нету. А тогда рассуждали так: «Что это я буду сидеть в степи как волк?!» Но ведь в степи у тебя каждый день путевка, каждый день заявка, каждый день – стабильная зарплата. К тому же я могу на работе позволить себе некоторые вольности. А он, водитель, буровик, – и зимой, и летом в дороге, по жаре, по гололеду. Все катаклизмы природные на нем. Теперь, – у меня постоянное место в гостинице. А водителю приходится ездить. И вот я Гришу Волошина начал уламывать, на место того старика. А Гриша был просто машинист цементировочного агрегата. И у него была корочка допуска к обслуживанию буровой установки. Это важная вещь. И Гриша согласился, временно, – покуда постоянного человека найдем. И мы с ним отработали лет двенадцать. Вместе. До самого последнего времени. Он тоже сейчас на пенсии, но попросился еще поработать, пока он дом сыну не достроит. А на мое место человек шестнадцать рвалось. Почему, – потому что на этом месте можно и дому внимание уделить. Буровая-то работает. Главное, чтобы люди знали, хоть примерно, где я в данный момент нахожусь. За него я могу одно сказать. Этот человек, Гриша, – ходячий анекдот. Это человек с высокой буквы. За все 12 лет я его ни разу не назвал