Скажи, разве не испытываешь ты после этого любовь к ученым? Разве не относишься к ним с нежностью и уважением?

Поверь, когда я ночью пришел в себя и восстановил форму, оставаясь при этом бесплотным, но в то же время полным оптимизма и ледяной ненависти, мне и в голову не взбрело обратиться за помощью к ученым или чародеям в надежде, что они укажут мне путь к истинной смерти. Нет, хватит! Я больше не верил тем, кто имеет дело с невидимым и неосязаемым, и не желал ничего, кроме торжества справедливости. Я должен был узнать правду о гибели совершенно незнакомой мне девочки. А потом я найду способ умереть, пусть даже мне придется погрузиться в болезненные воспоминания и воскресить в памяти все, вплоть до мельчайших деталей. Лишь бы обрести наконец покой, увидеть лестницу на небеса или, в крайнем случае, врата ада.

А до тех пор, пока я во всем не разберусь, нужно оставаться живым.

В тот момент это было, пожалуй, единственное, что по-настоящему волновало меня и давало силы.

Следующим вечером я оказался на тротуаре в Бруклине и восстановил форму, причем очень быстро: так современный человек щелкает выключателем. Какое-то время я оставался невидимым для смертных, но вскоре тело мое сделалось плотным и осязаемым.

Именно этого я и добивался. Но стоило ли мне действовать самостоятельно? Я не был уверен. Так или иначе, тем вечером я отправлялся на поиски правды.

Итак, я снова очутился в Бруклине, возле дома ребе, как раз в тот момент, когда там припарковалась машина Грегори.

Невидимый, я вплотную приблизился к Грегори, однако избегал касаться его и направился вместе с ним по аллее к воротам.

Он открыл дверь, и я прошел вместе с ним в дом, держась рядом и ощущая запах его кожи. Я не испытывал страха, лишь небывалый подъем, и радовался возможности рассмотреть Грегори во всех деталях.

Собственная невидимость приводила меня в восторг, хотя, как правило, я ненавидел это состояние. Но сейчас оно позволило мне приблизиться к Грегори и увидеть, каким сильным и холеным был этот по-царски державшийся человек. Темные глаза казались необычайно яркими, лишенное морщин лицо свидетельствовало о том, что он не знал забот и усталости. Но что особенно меня поразило, так это необыкновенно красивый рот. Его одежда, как и накануне, отличалась свойственной нынешнему времени простотой и изысканностью: длинное пальто из ворсистой шерсти, льняной костюм и тот же, что и в прошлый раз, шарф.

Я отошел в дальний левый угол комнаты и занял гораздо более удобную позицию, чем накануне: под покровом тени, в отдалении от обоих мужчин. Замечу: встреча явно не доставляла им удовольствия.

Мне были отчетливо видны обращенные друг к другу профили обоих и шкатулка на столе, с которого на этот раз старик убрал все священные книги. Впоследствии он непременно заново освятит стол при помощи свечей, многословных заклинаний и ритуальных пассов. Но меня это не волновало.

Я знал, что старик вот-вот заметит меня, и старался стоять неподвижно, сдерживая растущую во мне силу. Я предпочитал оставаться прозрачным, готовясь в любой момент исчезнуть, целым и невредимым просочиться сквозь стену, дабы не испытать того страха, что охватил меня накануне.

Ближайшая ко мне стена смотрела на улицу, а деревянной дверью, судя по запыленной медной ручке, давно не пользовались. Я хорошо видел очертания собственного тела, сложенные на груди руки и даже ботинки на ногах. Достаточно подробно запомнив одежду Грегори, я облачился в точно такую же.

Подперев голову руками, ребе внимательно изучал шкатулку. На фоне позолоты уродливые цепи казались особенно неуместными.

Тот факт, что он сидел так близко от моего праха, даже не тронул меня. Я заметил, что прикосновения к шкатулке или разговоры о ней меня вообще не тревожат.

«Будь осторожен, — сказал я себе. — Держись как обыкновенный живой человек, не желающий умирать. Не спеши».

Предостережение самому себе меня несколько позабавило, однако я все же отошел в самый темный угол, где луч света не мог даже случайно упасть на мой ботинок или блеснуть в глазах.

«Ну же, старик, действуй!» — призвал я, готовый ко всему.

Не сводя глаз со шкатулки, Грегори возбужденно шагнул к свету. Старик его не замечал, точно рядом с ним находился не внук, а его бесплотный дух. Ребе неотрывно смотрел на позолоченную шкатулку и опутывавшие ее цепи.

Грегори потянулся к шкатулке и, не спрашивая разрешения, положил на нее руки. Тут я ощутил дрожь и почувствовал, как силы мои мгновенно возросли.

Старик пристально наблюдал за Грегори, а потом с тяжелым вздохом, подчеркивающим драматизм момента, откинулся на спинку стула и, взяв со стола стопку дешевой, явно не пергаментной бумаги, резким движением водрузил ее на крышку шкатулки.

Грегори взял бумаги.

«Что это?» — спросил он.

«Все, что вырезано на шкатулке, — по-английски ответил старик. — Разве ты не видишь буквы? — Голос его был полон отчаяния. — Надписи сделаны на трех древних языках: шумерском, арамейском и древнееврейском».

«О, как это мило с твоей стороны, — откликнулся Грегори. — Не ожидал от тебя помощи».

Я, честно говоря, тоже. Интересно, с чего вдруг старик так расщедрился?

В нетерпении Грегори быстро просмотрел их, аккуратно сложил в том же порядке и уже открыл было рот, намереваясь прочитать вслух, но старик не дал ему произнести ни слова.

«Нет, — решительно сказал он. — Не здесь. Шкатулка теперь твоя, забирай ее и читай магические слова где угодно и когда угодно, но только не под моей крышей. А в обмен на помощь с текстами ты должен пообещать мне еще кое-что. Тебе ведь известна их ценность. С их помощью ты сможешь вызвать духа».

«Твоя доброта неоценима. — Грегори усмехнулся. — Все знают, что ты не желаешь касаться нечистых предметов, любых, даже сущей мелочи».

«Это отнюдь не мелочь», — заметил старик.

«Значит, как только я произнесу слова, Служитель праха восстанет из небытия?» — с иронией поинтересовался Грегори.

«Если не веришь, зачем тебе шкатулка?» — спросил старик.

Я вздрогнул. Испытанное потрясение сделало меня отчетливо видимым.

Я буквально вжался в стену и не осмеливался даже взглянуть на собственные ноги.

Ткань бесшумно окутала тело.

«Пусть мои ботинки блестят как можно ярче, — безмолвно пожелал я. — Пусть золото обовьет мои запястья, лицо сделается гладким, а волосы — мягкими, как в юности».

Я ощущал вес собственного тела, еще более плотного, чем накануне, но из боязни быть обнаруженным не осмеливался оглядеть себя, хотя очень хотелось.

«Ты же не думаешь, что я верю во все это?» — любезно осведомился Грегори, аккуратно складывая бумаги и опуская их во внутренний карман пальто.

Старик не ответил.

«Я хочу выяснить, что это, узнать, о чем она говорила, — начал объяснять Грегори. — Очень хочу. Я жажду правды, ибо уверен, что это крайне редкая и ценная вещь, но главное, что Эстер упоминала о ней перед смертью».