«Держись подальше от брата!» — крикнул он вслед внуку.

«Да хватит уже! — откликнулся Грегори. — Прибереги советы для своей паствы. В моих храмах проповедуют любовь».

«Твой брат — истинный приверженец Бога!» — не унимался старик, но голос его утратил уверенность.

Ребе устал. Силы его иссякли.

Он случайно наткнулся взглядом на меня, и я пристально посмотрел ему в глаза.

«Не вздумай обмануть меня, ребе, — все еще стоя в дверях, предупредил Грегори. — Если завтра окажется, что шкатулки здесь нет, перед твоим домом соберется целая толпа репортеров с камерами, а в следующей книге я подробно расскажу о своем детстве среди хасидов».

Комнату заполнял холодный воздух.

«Смейся надо мной сколько угодно, Грегори, — с трудом выпрямляясь, ответил старик. — Мы заключили сделку, и завтра Служитель праха будет ждать тебя здесь. Ты избавишь меня от шкатулки. Ты воплощение зла. Ты творишь зло. Ты идешь рука об руку с дьяволом. Твоя религия исходит от дьявола. И ее последователи приспешники дьявола. Кому, как не тебе, якшаться с демонами и их соплеменниками. А теперь убирайся из моего дома!»

«Повинуюсь, о мой учитель, мой Авраам». — С этими словами Грегори шире распахнул дверь и шагнул за порог.

Напоследок он обернулся, демонстрируя старику ехидную усмешку.

«О мой патриарх, мой Моисей, скажи брату, что я его люблю, — добавил он. — Должен ли я передать от тебя соболезнования моей жене?»

Он вышел и так сильно хлопнул дверью, что в комнате зазвенело стекло и металлические предметы.

Я застыл на месте.

Потом мы со стариком посмотрели друг на друга, я вышел из-за стеллажа и сделал несколько шагов в сторону ребе, который по-прежнему сидел за столом.

Он задрожал.

«Возвращайся в прах, дух, ибо я тебя не вызывал. И я не стану говорить с тобой, разве что велю убираться прочь».

«Но почему? — умоляюще спросил я по-древнееврейски, ибо был уверен, что он меня поймет. — За что ты так презираешь меня, старик? В чем я провинился? Я не имею в виду духа-убийцу. Я говорю о себе, Азриэле. Что плохого я сделал?»

Старик, казалось, был потрясен до глубины души.

Я замер перед ним, одетый почти так же, как он. У самых моих ног, так близко, что я мог коснуться ее ступней, стояла шкатулка, показавшаяся мне в тот момент очень маленькой. В ноздри ударил запах кипящей в котле воды.

«Мардук, бог мой!» — воскликнул я на давно забытом халдейском языке.

Но цадик-то его помнил и уставился на меня в ужасе.

«О бог мой, они не станут мне помогать! — продолжал я нараспев. — Я снова здесь и не вижу перед собой праведного пути!»

Старик поднялся с места и замер, завороженный, не веря своим глазам и в то же время исполненный отвращения ко мне. Наконец он пришел в себя и взмахнул руками.

«Изыди, дух! — выкрикнул он. — Убирайся, исчезни с лица земли, возвращайся туда, откуда пришел, скройся во прах!»

Я почувствовал во всем теле легкую дрожь, но сохранил прежнюю форму и твердо стоял на ногах.

«Ребе, — заговорил я. — Ты сказал, что он убил ее. Это правда? Я расправился с теми, кто поднял на нее руку».

«Изыди, дух!»

Старик закрыл лицо руками и отвернулся. Потом он вышел из-за стола и принялся ходить вокруг меня, снова и снова, точно заклинание, повторяя те же слова. Голос его окреп, приобрел твердость и звучал все громче и громче, а руки так и мелькали у меня перед лицом. Я чувствовал, что слабею. По щекам текли слезы.

«Почему, ребе, ты утверждаешь, что он убил Эстер? Расскажи мне все, и я отомщу за нее. Я наказал наемных убийц. О Бог наш Саваоф, Господь воинств небесных! Яхве велел Саулу и Давиду уничтожить всех: мужчин, женщин, детей. Саул и Давид повиновались и исполнили его волю. Так неужели мне не следовало убивать грязных мерзавцев, которые лишили жизни невинное создание?»

«Изыди, дух! — снова закричал старик. — Пропади пропадом! Изыди! Изыди! Я не желаю иметь с тобой дела! Возвращайся в прах!»

«Я ненавижу и проклинаю тебя!» — хотел ответить я, но с губ моих не сорвалось ни звука.

Я начал медленно растворяться в воздухе. Все, что я собрал воедино, создавая свой облик, постепенно исчезало, как будто его уносил ветер, внезапно ворвавшийся в комнату.

«Убирайся, дух! — не унимался старик. — Прочь! Прочь из моего дома! Прочь от меня!»

И вновь меня окружила темнота, но мысли продолжали крутиться в моей голове.

Я не перестал существовать. Я не мог этого сделать.

«Мы еще встретимся, старик», — подумал я.

Я вдруг увидел сон — совсем как при жизни, как будто я уснул, и разум мой был распахнут настежь.

«Нет, Азриэль, нет, — сказал я себе. — Лучше исчезнуть, чем смотреть сны».

Тем не менее передо мной возникло лицо Самуила, я увидел улицы Страсбурга, объятый пламенем дом со всеми книгами и свитками, и услышал собственный голос: «Возьми меня за руку, повелитель, и унеси с собой в небытие…» Будь ты проклят, Самуил! И этот старик тоже.

Будьте прокляты, все мои повелители!

С вершины холма я смотрел на маленький городок Страсбург. Видел я его не так хорошо, как в прежние времена.

Тем не менее он находился передо мной. Я знал, что евреи, живущие там, страдают. Я был одним из них и в то же время не был. До меня доносился перезвон колоколов, столь же безапелляционный и надменный, как и люди, точнее, убийцы, выходившие из церквей. Но молчаливое небо ничем не отличалось от того, что я видел шесть столетий назад, когда эфир не переполняли всевозможные звуки. Тишина стояла и сейчас. Наверное, поэтому я так отчетливо различал колокольный звон.

«Азриэль…»

Незнакомый голос позвал меня по имени, потом послышалось бормотание и пронесся легкий ветерок. Невидимые в туманной дымке духи приближались, окружали меня все плотнее, будто ощущали мою слабость, страхи и страдания.

«Азриэль…»

Толпа становилась все гуще — это были жадные, завистливые души мертвых, обреченные вечно скитаться по земле.

Нет, пусть уходят и не мешают мне вспоминать.

Я должен был все выяснить. Мне следовало пробраться сквозь их толпу, как я протиснулся между людьми на улице, чтобы Эстер увидела меня. Я должен был вспомнить… Должен…

На мгновение я вновь отчетливо предстал перед ребе, и он показался мне настоящим великаном, а голос его звучал громче бури.

«Убирайся, дух! Я приказываю!»

Лицо старика сделалось багровым от ярости.

«Убирайся, дух!» — в который раз повторил он.

Его слова ударами сыпались на меня, причиняя жгучую боль, словно плеть. А мне так хотелось тишины. Раз уж мне не суждено пребывать в мире и покое, пусть наступит тишина и тьма окутает меня.