Его втолкнули в небольшую каюту. Два матроса остались стоять мрачными статуями у выхода, а старший, после короткого доклада, видимо, получил новые распоряжения и быстро ушел.

Сидящий в глубине каюты за небольшим столом человек на прекрасном английском приказал пленнику сесть.

Офицер выглядел вполне типично для императорского военного: морская форма, кепи, часто встречающиеся на японцах очки с круглыми линзами от близорукости, что придавало ему немного академический вид. Вот только после увиденного избитого американского офицера этот очкарик напоминал Тайсу больше садиста-интеллигента.

Даже вот так, попав в руки к врагам Америки, кем бы они ни были – выходцами из времен прошедшей мировой войны, капитан 2-го ранга представлял, как он выскажет этим диким азиатам все, что он о них думает! Покажет им свое превосходство, не только американского офицера, но и человека, выросшего в веке высоких технологий.

До поры…

Столкнувшись нос к носу с нелицеприятной стороной войны, он более трезво и реально посмотрел на ситуацию в целом. Сразу вспомнил, какой урон нанесли эти примитивные орды на континенте и в столкновениях на море.

Тайс был далеко не дурак и, несмотря на умалчивание американской администрацией истинных потерь, по косвенным признакам смог реально оценить ущерб, а по сути, катастрофу, свалившуюся на Соединенные Штаты.

– Собственно, я и так знаю все, что мне нужно, и мне нет никакого смысла допрашивать еще и вас, – неожиданно прервал размышления японец и уткнулся в бумаги, словно перед ним не сидел плененный противник.

Стивен уставился на хозяина каюты, совершенно не понимая, как ему себя вести. Прошли всего минуты три, но для Тайса время, казалось, растянулось до размеров вечности.

Голова японца была чуть наклонена, и свет лампы отблескивал от очков так, что невозможно было разобрать, куда он смотрит: то ли изучает пленника, то ли действительно занят каким-то чтивом.

Наконец американец не выдержал и сказал:

– Это просто неслыханно, как вы можете пытать пленных. Вы просто варвары…

– Очень интересно, – прервал его азиат, весьма умело выдерживая издевательскую интонацию, – а я только что хотел сказать вам то же самое. Вот взгляните, – он подсунул пленному слегка измятый журнал со слипшимися страницами, – это выловили наши матросы на месте потопления американского авианосного соединения. Вот та статейка, слева от фотографии какой-то полураздетой американской шлюхи.

Тайс бегло взглянул на страницу, по-прежнему не очень хорошо соображая.

– Здесь ваш американский журнал пишет, – продолжил японец, – как военнослужащие армии США издеваются над пленными иракцами. И вы обвиняете нас? А мы при всем при этом Женевскую конвенцию не подписывали. Я полагаю, что вы знаете, о чем идет речь. А тут даже с подробностями, – он вернул себе издание и, поднеся его почти к самому носу, прочитал: – «Заставляют голых иракцев имитировать гомосексуальные акты». А вы не желаете? Проимитировать! А? Что скажете? Вы знаете, к какому подразделению я принадлежу?

И выдержав небольшую паузу, наверняка и не ожидая ответа на вопрос, назвался:

– Токей-тай – военная полиция. И в те далекие годы, откуда мы пришли, снискали весьма дурную славу. Дурную для врагов!

Японец, скривив губы в насмешливом издевательстве, пряча свои щелочки глаз под линзами очков, откинулся на спинку стула, продолжая изучать американца словно подопытного.

Тайс молчал. Все, что вдалбливали в голову военнослужащего американского флота на лекциях по идеологи вооруженных сил, адмиралтейское начальство, средства массовой информации и пропагандисты руководства США… вся эта демократия, свобода, великая миссия американцев, плюс национальные интересы, угроза терроризма и прочее бла-бла-бла, вдруг набрякла, повисла на языке, так и не выйдя наружу.

– Америка не нападала на Японию, ни сейчас, ни в сорок первом году, – наконец выдавил он из себя.

– Ну что вы словно наивная провинциальная школьница после этапа «шесть-три-три»[100], – как будто разочарованно произнес японец.

– Не понял, – удивился Тайс.

– Не важно. Неужели вы думаете, что войны последней сотни лет, а то и намного ранее начинались только по тому, что какой-нибудь царек или князь оскорбил другого? Война – это в первую очередь разрешение долгосрочных экономических разногласий, и уж потом политических, которые, опять же, являются лишь отражением финансовых вопросов, – офицер снял форменное кепи с головы, бросил его на стол. – Вы что же это, считаете, что наложив санкции и ограничения, придумав правила, подстроенные под ваши интересы, запрещающие, душащие развитие другого государства, вы тем самым не вступили с ним в стадию войны?!

Полицай в морской военной форме встал и, уперев руки в стол, навис над сидящим пленным американцем. Тайс услышал, как шаркнули ногами стоящие за его спиной часовые, изготовившись или вытянувшись по стойке смирно.

– Вашему избитому офицеру просто не повезло. Или чертовски повезло! Вы наверняка знаете, что японская авиация бомбила, а артиллерия флота обстреливала ваши города? Не тогда – сейчас, – уточнил он.

– Ваши сумасшедшие генералы взорвали в Америке два ядерных заряда, – выпалил Тайс, – сколько мирных жителей…

– У вас кто-нибудь погиб из близких? – перебил японец.

– Нет, – Стивен все больше нервничал, нависший над ним азиат выводил его из себя, но как только он попытался встать, на его плече предостерегающе и тяжело легла рука стоящего сзади матроса.

– Нет, – повторил Тайс, – моя семья родом из Техаса. Туда ваши орды не добрались.

– Вы счастливый человек, коммандер Тайс. А вот моя семья – жена, двое детей – погибли в Токио 18 апреля 1942 года от бомбы, сброшенной вашим полковником Дулиттлом[101].

– О господи, – только и смог промолвить Тайс, – но при чем здесь…

– Вот именно, янки, никто ни при чем. Я не убил Брэда Дулиттла только потому, что он не родственник того Дулиттла.

Тайс вдруг перевел взгляд на упертые в стол кисти рук японского офицера – на костяшках пальцев темнели свежие ссадины.

– А ты, американец, – азиат словно выплюнул это свое «американец», – ты думал, что его пытали? К чему? Твои соотечественники и так были готовы все выложить, едва почувствовали, что пахнет «жареным». Вы, американцы, оказались весьма мягкими, как пластилин – лепи из вас все что хочешь.