Я договаривался, переписывался, интриговал, и вообще жизнь била ключом. Наверно потому, что мне вновь было 22 года. Я уже начал забывать, как это весело. Даже многочисленные обязанности меня не угнетали. И, к сожалению, не всегда воспринимались всерьез. Но слишком яркой оказалась любовь к Гертруде, мне слишком нравилось дарить ей божественную музыку (внаглую грабя будущих гениальных композиторов), и чересчур интересными были беседы с умнейшими людьми, собравшимися в Курляндском научном сообществе.

Издавались новые книги и брошюры, велась активная переписка, обновлялось оборудование в лаборатории, позволяя гениям творить и не думать о прозаичных вещах, составляющих скучную обыденность. Они тоже жили на подъеме, на взлете, упиваясь работой и своими открытиями. И я бы сказал, что все было хорошо, что будущее рисовало только радужные перспективы, но это никогда не было правдой. И жизнь всегда это подтверждала, внося свои правки. К сожалению, самые надежные планы могут полететь в тартарары.

У Ньютона взорвалась лаборатория, похоронив двоих талантливых, но неосторожных учеников и работу целых трех месяцев. А в декабре 1672 года, прямо перед Рождеством, умер Глаубер[26].

Смерть Глаубера стала для меня ударом. В принципе, я понимал, что недолго ему осталось. Ученый угробил свой организм задолго до нашей встречи. И то, что в последние годы он старался беречься, уже никак помочь не могло. Да и возраст у него для XVII века был вполне почтенный – как-никак, больше семидесяти стукнуло. Ну а если учесть, что у Глаубера и ноги отказывали, и тремор рук начался, и память подводила… Ничего хорошего ждать не приходилось. И все-таки его смерть выбила меня из колеи.

– Он же был первым ученым, прибывшим в Курляндию? – хмурился присутствовавший на торжественной церемонии прощания Ньютон, ежась на холодном ветру.

– Да. С него все началось, – подтвердил я. – С него и с Гюйгенса. Небольшие дома в далекой деревеньке стали первыми лабораториями. И там рождались великие открытия.

– Теперь Академия Курляндии славится на всю Европу. Не говоря уж о нашем Научном сообществе, – напыщенно провозгласил Исаак, гордившийся своим положением.

– Хотелось бы, чтобы так продолжалось и дальше.

– Мне кажется, нигде ученых так не чтут, как в Курляндии. Гюйгенс наверняка пожалел, что перебрался в Париж. Свою последнюю работу, во всяком случае, он вынужден был издавать за свои деньги. И небольшим тиражом. Да и Глауберу вы создали наилучшие условия. Живи он в другой стране, наверняка давно бы уже скончался. А тут такие почести…

– Я хочу, чтобы профессия ученого стала престижной, – признал я. – Чтобы люди поняли, что именно наука двигает мир дальше. Именно поэтому я приказал отдать землю недалеко от Академии под кладбище. Здесь будут хоронить самых выдающихся ученых.

– Я слышал, Глауберу заказали даже не памятник, а целую скульптурную композицию, – ревниво заметил Ньютон.

– Хотелось бы достойно почтить его память. И увековечить хотя бы самые выдающиеся изобретения Глаубера, – объяснил я. – И потом… Чем лучше я создаю условия для ученых, тем больше получаю отдачу. Да и вам это выгодно. Вы получаете хороший доход от своих изобретений.

– Гука даже женили…

– И у человека сразу характер в лучшую сторону изменился, – рассмеялся я.

Спутницу жизни для великого ученого искали долго и ответственно. В результате ему досталась исключительно домашняя женщина, которая ценила уют, восхищалась гениальностью мужа и организовывала его быт даже в мелочах. Гук летал на крыльях любви и, вдохновленный, продолжал изобретать. Жизнь его была устроена, открытия ценились на мировом уровне, и даже племянница была определена в лучшую школу и получала содержание от курляндской казны. Жаль, Ньютон пока никак не поддавался на мои попытки его женить. Но… Все еще впереди.

…Как известно, неприятности не случаются по одной. Воспользовавшись тем, что я решаю дела в столице, на меня насела матушка. Ей вздумалось вновь поговорить о моей женитьбе. Я даже опешил. Вот еще чего не хватало. Мы же договорились на кандидатуру Анны Стюарт, в чем дело-то? Оказалось, что дело в англичанах. Точнее, в их очередном порыве к свободе и защите собственных прав. Мало того что парламентская оппозиция выступила против короля, так еще и мой потенциальный тесть Яков, герцог Йоркский, покинул пост Адмиралтейства и слинял из Англии.

Временно, конечно. Но матушка всполошилась. Еще свежи были воспоминания о том, как англичане укоротили на голову своего короля. И ни благородная кровь сюзерена, ни международное возмущение им не помешали. Так что переживания моей родительницы можно было понять. Вдруг мы поставили не на ту лошадку? Вдруг нужно срочно менять политику и искать невесту в другом месте? Там, где нет бунтов? Блин! Весело начался у меня 1673 год…

Разумеется, я благородно отказался от поиска других невест. Более того, нужным людям были отправлены указания поддержать все противоборствующие стороны. И деньги для этого выделены немалые. Пусть и Карл II, и сам Яков знают, что у них есть поддержка. Благодарность властьимущих – это, конечно, миф, на который не стоит рассчитывать, но любая мелочь может сыграть в нужный момент. К тому же я и про оппозицию не забыл. Подкупать ее пока рано, а вот налаживать связи – самое то. Мне нужна была поддержка моих матримониальных планов.

Разумеется, английская оппозиция умела думать и просчитывать наперед все свои ходы. И то, что ни у Карла, ни у Якова не было наследников мужского пола, учитывалось. При таком раскладе было выгодно отдать дочерей Якова на сторону. Чем дальше, тем лучше. Чтобы ни они сами, ни их мужья не могли влиять на ситуацию. Плюс, деньги считать англичане тоже умели. А секрет анилиновых красителей мы успешно сохраняли. Рецептуру знали только три человека. Остальные выполняли узкие функции и не могли рассказать ничего важного при всем желании. Да и станки пока удавалось держать в секрете, особенно ткацкий. А если учесть, какая жестокая конкуренция царила на рынке тканей, мы зарабатывали очень неплохие деньги.

Англия и так присосалась к этому ручью под обещание будущего брака. Курляндия продавала им ткани по самой низкой цене. Однако собственное производство открыло бы совсем иные перспективы. И англичане прекрасно это понимали. Их жабища давила от подсчетов, какие деньги проплывают мимо их носа. И шпионов возле Каркле мы ловили шайками. Ну и при торговле нам палки в колеса ставили, не без этого. Англия не умела проигрывать и не желала учиться это делать. Некоторые деятели готовы были, продавливая свои интересы, отдать за меня Анну «прямщаз», но девочка еще была слишком мала. В России тоже были люди, которые желали как можно быстрее получить доступ к прибыльным предприятиям. Но там Алексей Михайлович их хоть немного сдерживал. А мне приходилось изворачиваться, чтобы сдерживать его.