В жизни Софии Ностиц-Ринек было много знаменательных дат. Некоторые она очень любила, некоторые были слишком печальны или болезненны. 28 октября она особенно ненавидела. В тот день в 1914 г. Гаврило Принципу было предъявлено обвинение в убийстве ее родителей, а через четыре года Чехословакия объявила о независимости от Австро-Венгерской империи. 28 октября 1945 г. Эдуард Бенеш объявил политику этнических чисток. В тот день сама София и ее семья вместе с миллионами чехов и немцев узнали, что их выселят из своих домов. 27 октября 1990 г., в канун очередной годовщины этих событий, восьмидесятилетняя дочь эрцгерцога Франца-Фердинанда и герцогини Гогенберг спокойно умерла во сне[995].

Ее похоронили не в замке Артштеттен вместе с родителями, братьями и золовками, а в семейном склепе ее зятя в австрийской деревне Танхойзер. София и Фриц, прожившие вместе пятьдесят три года, лежали теперь рядом. На буклете с текстом заупокойной мессы, который раздавали всем пришедшим сказать ей последнее «прости», было две фотографии. На одной она улыбалась, окруженная любимыми ею цветами. На другой была статуя Пражского Иисуса-младенца из пражской церкви Богородицы Торжествующей. Она сама выбрала молитву и любимую цитату из Библии для этого буклета. Обе они лучше всего соответствуют прожитой ею жизни. «Я теперь с Господом. Меня больше нет, но моя любовь к тебе не умрет. На небесах я буду любить тебя так же, как на земле… Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил»[996].

После смерти Максимилиана Гогенберга в 1962 г. герцогский титул перешел к его старшему сыну Францу. В 1956 г. он женился на принцессе Елизавете, дочери великой герцогини Люксембургской и племяннице императрицы Зиты. На их пышном венчании в тысячелетнем католическом кафедральном соборе Брюсселя присутствовали члены семьи, друзья и родственники из правящих домов всей Европы. От отца Францу достались мужская красота, обаяние и живость ума; от тети Софии – любовь к музыке и культуре; от дяди Эрнста – нестандартное мышление, любовь к природе и неуемная активность. А еще, вместе со своим поколением, он получил в наследство травму Сараево, Адольфа Гитлера и десятилетие коммунистического владычества[997].

После смерти отца Франц узнал один семейный секрет. Всю жизнь Максимилиан Гогенберг тосковал о доме своего детства – Конопиште. Экземпляры его частных писем документально зафиксировали, как он боролся за возврат брату, сестре и себе самому хотя бы чего-то из старинного замка[998].

В 1945 г. Макс подумал, что его молитвы, наверное, услышаны. Художественные шедевры, награбленные Адольфом Гитлером по всей Европе, обнаружили в соляных шахтах Альтаузее южнее Зальцбурга. Макса как будто озарило, и он стал внимательно следить за этой историей. Кроме знаменитой «Мадонны из Брюгге» работы Микеланджело, «Гентского алтаря» Яна ван Эйка, шедевров Вермеера, Гитлер спрятал еще сорок ящиков с предметами искусства из Конопиште[999].

Максимилиан написал множество писем во все военные инстанции, которые потом назвали «спасителями памятников», с просьбами вернуть семейные портреты, картины, фотоальбомы и книги из частной библиотеки своей матери. Это наследство Франц-Фердинанд и герцогиня Гогенберг хотели бы передать своим детям, внукам и правнукам, которых им, может быть, и не суждено было увидеть[1000].

Он писал красноречиво и прочувствованно, без озлобленности, горечи и самовозвеличивания, но ему всякий раз отвечали отказом. Со временем все сокровища Гогенбергов, найденные в горах Австрии, были возвращены Чехословакии[1001]. В 1947 г. Конопиште снова открыли, но уже как музей[1002]. В завещании Максимилиан просил сына сделать все, что тот сможет, но вернуть семье Конопиште вместе со всеми произведениями искусства. При жизни отец никому ничего об этом не говорил ни прямо, ни намеком. Шокированный Франц, чувствуя на себе бремя ответственности, решил отправиться в Чехословакию и посетить замок отцовской мечты[1003].

Франц Гогенберг как будто съездил в мир прошлого, который отец всегда скрывал от него и от которого никуда не мог деться. Вернувшись в Австрию, Франц сказал братьям: «Теперь я решительно не понимаю отца»[1004]. В голове у Франца не укладывалось, как это человек, потерявший любящих и любимых родителей, полнейшую безопасность, крепко спаянную семью, гнездо в Конопиште, переживший арест, публичное унижение, гитлеровские концентрационные лагеря, всю жизнь ни на кого не гневался и не горевал. Отец никогда не говорил ни о потерях, ни о ранах, но они болели в душе его сына Франца. Съездив в Конопиште, он стал другим. Младшая дочь Франца София объясняла это так:

Отец был неистощимым шутником. Он страстно любил искусство и природу, но был при этом чувствителен, в чем-то даже хрупок. С годами Сараево, Конопиште, годы правления Гитлера бросали на него все более сильную тень. Он чувствовал, что распался бы как личность, потеряв столько же, сколько отец. Эта тяжелая правда начала буквально преследовать его[1005].

Франц много раз потом приезжал в замок. Но в 1977 г. он умер от сердечного приступа, не дожив и до пятидесяти лет. Этого никто не ждал, и, когда он был жив, никто из следующего поколения семьи с ним не ездил. Только когда пал коммунизм, младшая дочь Франца, принцесса София, и ее муж, барон Жан де Потеста, наконец-то посетили Конопиште. Софию назвали в честь двоюродной бабушки, родившейся здесь, но она не ожидала, что вид дома заставит ее расчувствоваться, и вспоминала через много лет: