Стоит ли уделять такое внимание этим лионским эпизодам, столь малозаметным на фоне двух восстаний, между которыми они располагаются? Полагаю, что стоит, потому что именно при этих обстоятельствах была выработана в высших правительственных сферах неписаная доктрина, практическое руководство по реагированию на демократические банкеты. Правительство, где должность министра внутренних дел занимал Тьер, не прислушалось к предложению Гаспарена, высказанному после первого банкета, и не ввело никаких законодательных ограничений. Да и зачем бы оно стало это делать? В конце концов, большие демократические банкеты были чисто лионским явлением, и второй из них местная администрация смогла запретить собственной властью, не вызвав особых протестов со стороны оппозиции. «Крайности» демократической прессы и ее растущее распространение представляли собой феномен куда более тревожный, потому что эти публикации грозили подорвать веру в правительство по всей стране, от Парижа до маленьких городков. Именно поэтому были приняты меры против публичных глашатаев (февраль 1834 года), а в сентябре следующего года — против выражения в прессе взглядов, враждебных правящему режиму. Правительство «золотой середины» прекрасно поняло, что сила республиканской партии и нарождающегося рабочего движения заключается в ассоциациях; запрещать следовало именно их, что и было сделано в апреле 1834 года. Совсем иначе обстояло дело с собраниями, проходящими нерегулярно и трудноотличимыми от других, неизбежных при правлении истинно либеральном, таких, например, как собрание избирателей накануне голосования, или не представляющих большой опасности, таких как банкеты в честь депутата, отстаивающего интересы министерства или династической оппозиции; запрещать или законодательно ограничивать подобные банкеты не было никакой необходимости; в этом случае игра явно не стоила свеч; вдобавок для бывших оппозиционеров-либералов, прежде всего доктринеров, это означало бы слишком открыто отречься от недавнего прошлого, которым они в конечном счете очень гордились. Итак, на законодательном уровне вопрос о банкетах остался открытым; местным властям предоставлялась полная свобода действий, и это не сулило особых затруднений, потому что сложные случаи возникали редко, а во главе тех департаментов, где можно было ожидать больших народных собраний, стояли префекты с достаточным опытом за плечами[431].

Когда в 1840 году разразилась настоящая кампания демократических банкетов (к ней мы вернемся в следующей главе), пост министра внутренних дел занимал друг Тьера, бывший сотрудник газеты «Земной шар» и член общества «Помоги себе сам, и Небеса тебе помогут» Шарль де Ремюза. Он сменил Танги Дюшателя, занимавшего к тому времени чуть более консервативные позиции, но вообще-то прошедшего в эпоху Реставрации примерно тот же путь. Добавим, что первые шаги в Министерстве внутренних дел Ремюза сделал несколькими годами раньше под началом не кого иного, как Гаспарена, занимавшего пост министра с 6 сентября 1836-го по апрель 1837 года. Поэтому он отнесся к реформистскому движению лета 1840 года с большой терпимостью:

Чтобы попытаться все-таки затормозить движение, по крайней мере в Париже, Ремюза приказал префекту Габриэлю Делессеру запретить банкет, который национальные гвардейцы восьмого и девятого легионов собирались устроить в публичном месте в честь годовщины 14 июля. Таким образом Ремюза рассчитывал успокоить самую консервативную часть общества, не слишком раздражив национальных гвардейцев, которым рекомендовал отыскать для своего собрания частное помещение. Однако до намеченной даты 10 августа они в Париже такое помещение найти не смогли; «для нас, — пишет Ремюза, — это был уже успех, поскольку манифестация, проведенная за городом, в амбаре или в саду, теряла какое бы то ни было значение и не могла произвести никакого впечатления». В конце концов большой банкет состоялся 31 августа в Шатийоне, там собралось много народу, гости, если верить Ремюза, толкались и шумели, ни один депутат не приехал, неопытные ораторы произносили бессвязные речи, но никаких серьезных беспорядков не произошло, за исключением некоторых происшествий при возвращении в Париж, потому что никому не пришло в голову направить возвращающихся к разным заставам. «Тем не менее я счел, что этого достаточно, чтобы при первой же следующей попытке я взял свои меры. Но зачинщики, судя по всему, остались недовольны первой пробой и никому не захотелось ее повторить».

При Второй империи, когда Ремюза сочинял свои «Мемуары», он был явно заинтересован в том, чтобы оправдать свой либерализм в описанных обстоятельствах, снять с себя всякую ответственность за события 1847–1848 годов и задним число внести определенную упорядоченность в свое отношение к банкетам[433]. Однако можно предположить, что это отношение разделяли все, кто занимал высокие государственные посты; суть его заключалась, по словам Ремюза, в том, что в свободных странах «манифестации такого рода разрешены по обычаю, и тому есть множество примеров», а потому было бы бесполезно и неосторожно требовать от устроителей, чтобы они испрашивали разрешение на организацию банкетов. Но, добавляет он, «полиция может обязать владельцев гостиниц, ресторанов, кабаков, публичных садов сообщать ей о банкетах, которые должны состояться в их заведениях» и при необходимости запрещать их заранее, «если есть опасность, что они могут нарушить общественный порядок». На этот счет в 1840 году все придерживались единого мнения. Напротив, последний пункт, на который указывает Ремюза, — якобы всегда признававшееся им право министра запрещать собрание в непубличном месте, но с условием, что он может обосновать эту меру перед обеими палатами, — кажется мне позднейшей реконструкцией. Дело в том, что прежде чем запретить собрание в частном помещении, разумно было заручиться поддержкой общественного мнения, а при необходимости даже и суда, поскольку юридические основания у такого запрета были весьма шаткие. Только смута, вносимая в умы скандальными манифестациями, могла заставить суд приравнять к публичному собранию «частное собрание неопределенного числа лиц, незнакомых друг с другом и объединенных только подпиской» (прекрасное определение, заметим в скобках, разницы между демократическим банкетом и банкетом нотаблей!). А что касается поддержки общественного мнения, его еще нужно было завоевать и быть в нем уверенным. Ремюза явно предпочел не рисковать; Дюшатель восемь лет спустя оказался менее осторожен.