Я покачал головой.

— Сколько лет ему было?

— Около шестидесяти, а может, и больше. Трудно сказать.

— Он казался таким изможденным, потому что всю жизнь проработал в поле.

— Его манеры?

— Он весьма грубоват.

— Дурной характер? Вспыльчивость?

— Немного вспыльчив…

Тут я засомневался. Подумал о том, как тот или иной человек приобретает репутацию на всю жизнь: один за свою лень, другой — за алчность. Но иногда лишь злая воля других людей награждает человека дурной репутацией, которая сопровождает его потом всю жизнь. На самом деле я не припомню ни одного свидетельства того, что у дяди Элизабетты был дурной, вспыльчивый нрав. Его суровые черты сразу смягчались, когда бы он ни посмотрел на нее. Возможно, Элизабетта напоминала дядюшке его покойную сестру — ее мать. Да, его считали грубияном. Но теперь я попытался взглянуть на дядю дель Орте глазами Элизабетты. Он был одинок и стар и всю жизнь трудился не покладая рук. Поэтому ему не нравились те, кто образом жизни отличались от него.

— Вижу, что ты размышляешь, перед тем как ответить, Маттео, — сказал хозяин. — И это правильно. Каждая крупица информации важна для успешного лечения.

— Вы полагаете, что болезнь постепенно прогрессировала и это из-за болезни он становился все более и более грубым?

— Значит, дело может быть не только в характере?

— И да и нет, — ответил хозяин. — У всего есть причины.

— Иногда даже дурные черты характера могут развиваться из-за болезни, гнездящейся в теле. Тебе наверняка известно, что Чезаре Борджа, этот чувственный и сладострастный человек, страдал так называемой французской болезнью. А этот недуг не только покрывает все тело гнойными нарывами и может привести к смерти, но и поражает мозг и тем самым влияет на поведение человека. Больной может даже сойти с ума.

Он вдруг взглянул мне прямо в глаза.

— Маттео, ты уже в том возрасте, когда начинаются романтические отношения. Запомни: случайные связи грозят самыми разными болезнями.

Я ужасно смутился, но он этого, кажется, не заметил, потому что вернулся к своим бумагам. А я понял, что, работая на Валентине, хозяин даже в минуты смертельной опасности не переставал делать наблюдения и записи, касавшиеся внешнего вида и поведения Чезаре Борджа. Вот и теперь маэстро был сосредоточен на лежавших перед ним рисунках. В оценке тех или иных явлений между нами была большая разница. Когда я думал о несчастье, случившемся с дядей Элизабетты, я думал не о нем, а о ней. У меня перед глазами невольно вставала она сама. Я мысленно видел, как она бежит по мокрой траве, как, насквозь промокшая, сгибается навстречу бьющему в лицо ветру, как вместе с Бальдассаре пытается дотащить старика до укрытия.

Маэстро оставил меня, сказав, чтобы я продолжал занятия и что мы обсудим этот вопрос позже.

Но мне было трудно сосредоточиться. Отрывок из Петрарки, который раньше казался мне интересным, больше не удерживал мое внимание. Мои мысли то и дело возвращались к письму Элизабетты. Если бы бабушка была жива! Она бы уж точно знала средства для улучшения состояния дядюшки Элизабетты. Я видел, как она ухаживала за стариками, перенесшими подобный удар. Помню, как в большом таборе в Болонье один из старейшин полностью утратил подвижность после удара да еще и ослеп на один глаз. Как только его родственники узнали, что мы прибыли в лагерь, они тут же послали за бабушкой и попросили ее поухаживать за больным. Она тогда долго листала свою книгу рецептов, выискивая в ней способы, как облегчить участь парализованного старика. Ах, бабушкина книга рецептов! Она все еще лежала в деревянном ящике, закопанном где-то к северу от Болоньи. Впрочем, я был уверен, что смогу найти то место, где спрятал ящик. Но, к моему огромному сожалению, сейчас выкопать его было невозможно. Бабушкина книга была слишком далеко, чтобы помочь Элизабетте.

Час или два спустя, когда я был все еще занят этими мыслями, перемежавшимися попытками вернуться к уроку, меня нашел Фелипе и протянул мне пакет со словами:

— Маттео, маэстро дал мне ряд поручений, касающихся тебя. Здесь лекарства из университетской больничной аптеки вместе с указаниями, как их применять.

С превеликим удивлением я взглянул на него. Ведь до сих пор у меня не было времени разыскать Марка Антонио делла Toppe и спросить у него совета.

Но Фелипе, оказывается, еще не закончил свою речь.

— Хозяин дает тебе отпуск от занятий для того, чтобы ты мог навестить своих друзей, семью дель Орте. Я договорился с коновалом, он и скажет тебе, как найти отсюда дорогу до их имения. Хозяин заплатит за аренду лошади, которая, возможно, понадобится тебе на несколько дней. Так что, Маттео, бери скорей лекарства и отправляйся к Элизабетте и Паоло.

Я тут же вскочил и пролепетал в волнении:

— Благодарю вас…

— Не меня, — ответил Фелипе. — Поблагодари хозяина, когда вернешься.

Я взял у него пакет.

— Ну, давай иди! — Фелипе потрепал меня по плечу. — Лошадь подкована, ждет тебя у коновала. Будь осторожен в дороге. Счастливого пути!

Чтобы добраться в Кестру из Павии, мне пришлось сделать крюк южнее Милана и проехать через городок под названием Лоди.

По здешним дорогам реже проходили войска, и поэтому ехать по ним было куда более приятно. Ломбардия сильно отличается от Тосканы, но южнее Лоди, в долине реки По, пейзаж не менее живописен. Сначала мой путь пролегал через густой лес, росший среди невысоких скал. Потом я проехал через ущелье, по которому с бурным ревом несся горный поток. Примерно в таком месте, под водопадом, я и был втянут в ту жизнь, которую веду теперь. Оттуда, следуя наставлениям коновала из Павии, я свернул на дорогу, которая вела к имению дяди Элизабетты с юга.

Подъехав к имению, я сразу обратил внимание на то, что хозяйство совсем заброшено. Повсюду — некошеная трава, а по двору бегают беспризорные куры.

И никто не вышел мне навстречу.

Элизабетта была в доме, у постели дядюшки. Там же оказался и их сосед Бальдассаре. У кровати больного стояли два стула. На них-то и сидели Элизабетта с Бальдассаре, по очереди выполняя обязанности сиделки — и днем и ночью. Старика было трудно узнать — так он иссох. Он сразу напомнил мне один из гротескных рисунков маэстро. Брови у него опустились, губы скривились, да и вообще все лицо было перекошено.

А Элизабетта ухаживала за ним так, словно его внешний вид нисколько не пугал ее. Когда я вошел, она положила ладонь на его лоб и громко и четко произнесла:

— Дядюшка! Маттео приехал повидать вас.

Старик не пошевелился.

Элизабетта попыталась поправить под ним подушки.

— Бальдассаре, помогите мне, пожалуйста. Надо, чтобы он сел.

Пока они поправляли подушки, дядя стонал и кряхтел. Бальдассаре сказал ему несколько ободряющих слов, и мне показалось, что глаза больного немного прояснились. Здоровый глаз зафиксировался на мне, и старик попытался что-то сказать. По подбородку потекли слюни.