Когда мы уселись за стол, я думал о том, каким странным должен казаться этот мир Шарлю, привыкшему к церемонным и изысканным манерам французского двора.

— Так вы участвовали в битве при Аньяделло? — спросил Паоло, который, разумеется, тоже пришел обедать. Как только его познакомили с иностранцем, он тут же кинулся жадно его расспрашивать. — Вы видели, как все происходило?

— Ты не просто видишь, что происходит, — серьезно ответил Шарль. — Когда ты участвуешь в сражении, то воспринимаешь происходящее скорее не глазами, а внутренностями.

Он замолчал. Все ждали.

Он встретился взглядом с Элизабеттой. Видно было, что он колеблется и не знает, продолжать или нет.

— Вы можете продолжать свой рассказ, сударь. — Она смело посмотрела ему в глаза. — Мне приходилось испытывать нечто подобное. Мой отец был комендантом крепости. Потом на нашу крепость напали. Мои родители и маленький брат были убиты, а мы с сестрой изнасилованы. Моя сестра вскоре после этого умерла.

Так, в нескольких словах, она рассказала ему о том, что ей пришлось пережить, и теперь ждала, что он ответит.

Как настоящий рыцарь, французский капитан не разочаровал ее.

— Во время войны люди могут вести себя как звери, — сказал он. — Но я от всего сердца прошу у вас прощения за поведение тех, кто, как и я, принадлежит к мужскому полу. Даже в военное время такие поступки отвратительны. Можно побеждать и даже убивать противника, продолжая вести себя по-рыцарски.

— Да, — сказал Паоло. — Рыцарь воюет с честью и сражается за правое дело!

Ну вот: мой друг Паоло еще не расстался с мальчишескими мечтами о боевой славе.

Шарль д'Анвилль вздохнул.

— Увы, — сказал он. — Мой опыт говорит мне о том, что честный бой случается редко. Люди воюют из алчности, а не ради славы. Но даже честный бой — это грязное и кровавое дело.

Я подумал о фреске моего хозяина — о той самой, где он изобразил битву при Ангьяри. Перед моим мысленным взором встала центральная сцена — сражение за знамя. Я снова увидел людей, участвующих в сражении, их напряженные фигуры, лица воинов, искаженные предсмертными муками.

— В честной войне люди сражаются честно и благородно! — упорствовал Паоло.

— И все равно война ужасна, — возразил Шарль. — Хотя мы и победили под Аньяделло, нам просто повезло. Я был в кавалерии, под началом синьора Шомона — Шарля д'Амбуаза. И мы знали, что противник, двигаясь в нашу сторону, разделился на два крыла. Первый венецианский командующий занял позицию на гряде холмов над деревней. Мы получили приказ атаковать противника — то есть брать эти холмы — и не смогли прорвать его ряды. Шел сильный дождь, наши лошади по колено увязали в грязи. Потом подошел король с остатками французской армии, и началась кровавая битва.

Мы убили более четырех тысяч венецианцев и разбили их кавалерию. Когда об этом стало известно второму командующему венецианцев, его наемники попросту разбежались. — Шарль серьезно взглянул на Паоло. — Если бы эти двое командующих смогли объединить свои усилия, мы наверняка проиграли бы сражение.

— Но все равно это была великая победа! — воскликнул Паоло. — Сколько человек было убито за один раз!

— Для каждого из погибших его смерть была единственной, — мягко ответил Шарль.

— Вы привели за наш стол уникального человека, — заметил на это дядя. — Француза, который говорит нечто здравое!

Шарль склонил голову:

— Приму это за комплимент, сударь.

— Принимайте как хотите, — коротко ответил дядя Элизабетты и встал из-за стола. — А мне надо идти и работать.

От неловкости за дядю Элизабетта понурилась, но Шарль сделал вид, что ничего не заметил, и обратился к Паоло:

— Не хочу вас огорчать, но считаю своим долгом честно предупредить: жизнь солдата очень тяжела. Солдат всегда может быть убит или ранен.

Трезвый взгляд Шарля на войну не смог сбить пыл юноши.

— Но ведь вы сам были ранены и выжили, — сказал он. — Это была тяжелая рана?

Шарль встал.

— Вижу, что мне остается лишь продемонстрировать свои боевые награды, — с улыбкой произнес он и задрал рубашку.

Огромный рваный шрам рассекал живот. На фоне загорелого тела он казался неестественно белым.

Элизабетта прикрыла рот ладонью.

— Мое боевое ранение обычно производит сильное впечатление на дам! — подмигнул мне Шарль.

Я понял, что он сделал это нарочно — для того, чтобы отвлечь Элизабетту и заставить ее забыть о дядиной грубости.

— Швейцарский наемник хотел выпотрошить меня своей пикой, — сказал он весело. — Внутренности уже полезли наружу! Мне пришлось запихивать их обратно руками и держаться за живот, вопя о помощи. Если бы меня не услышал мой кузен, граф де Селин, который привел своего личного хирурга, я бы отдал концы прямо на поле боя.

— Это было больно? — спросила Элизабетта.

— Ужасно больно, — признался он. — Все то время, пока меня зашивали, я орал, как младенец.

Меня передернуло, когда я попытался себе это представить. Я вспомнил, как в одну из ночей, проведенных нами в покойницкой Санта-Мария-Нуова во Флоренции, маэстро извлек для исследования огромные блестящие кольца кишечника, которые прежде лежали свернутыми в человеческом теле. Должно быть, тот, кто атаковал Шарля, пронзил стенку желудка, но не сам кишечник. Ведь иначе Шарль не мог бы есть сегодня с таким аппетитом. Хотя одно из вскрытий, сделанных хозяином, показало, что человек смог прожить несколько лет и с поврежденным кишечником. В любом случае, раз хирург графа де Селина сумел залатать Шарля, он был первоклассным мастером своего дела.

Тут Бальдассаре, который также присутствовал за обеденным столом, тактично кашлянул, и Шарль поспешно одернул рубашку и сел.

— Извините меня, — сказал он. — Я слишком увлекся своими подвигами.

Я помог Элизабетте убрать со стола, и мы немного поговорили, оставшись в кухне вдвоем. Наш приезд и разговоры словно зажгли свет в ее глазах, и теперь она мило щебетала, рассказывая мне о разросшемся палисаднике, за которым начала ухаживать еще в прошлый мой приезд на Пасху.

Снаружи слышался звон мечей. Несмотря на послеполуденную жару, Паоло уговорил Шарля дать ему урок фехтования и обучить некоторым приемам. Помимо меча его интересовало также использование кинжала в ближнем бою.

— А помнишь, Маттео, — спросила меня вдруг Элизабетта, — как ты однажды наставил кинжал на Паоло?

— Помню.

Теперь она смотрела на меня куда более взрослыми и мудрыми глазами, чем тогда, когда все это случилось.

— И ты ведь отлично умел обращаться с кинжалом, да?

Это был не вопрос — скорее, утверждение.

И я то ли кивнул, то ли пожал плечами.