class="p1">— И отодвинься ты от меня, дышать невозможно, вонючка! — бросает Айгуль и пытается отпихнуть от себя.

— Вот вам и культ мужчины в традиционном восточном обществе, — сокрушённо качаю я головой. — А как с этим делом в Израиле, Михаил?

Миша испуганно молчит. Можно подумать, мы его выгоним из-за пятой графы. Не бойся, Миха, не бойся.

Машина подъезжает к недавно запущенной гостинице «Новосибирск» и останавливается. Бывал, бывал я здесь прежде. А ведь будто только вчера. Опять наваливаются воспоминания, и на сердце делается тепло. И на вокзале бывал неоднократно. Вон он зеленеет.

Мы заходим в фойе и присаживаемся на диван. На журнальном столике лежит «Крокодил». Беру его в руки. На обложке модно прикинутый Иван-Царевич с луком в руке, а перед ним Царевна-Лягушка со стрелой.

— Соглашайся, — говорит она, — на фиктивный брак. А я тебе импортный гарнитур хоть со дна достану.

Да уж, смешно… Или вот…

— Директор Динского предприятия "Раймежколхозэнерго" П. И. Еременко нарушал финансовую дисциплину, грубил подчинённым, не гнушался даже нецензурной бранью, — зачитываю я. — Факты подтвердились. П. И. Еременко получил строгий выговор с занесением в учётную карточку и освобождён от занимаемой должности. Вот так товарищи. В учётную карточку.

Вскоре к нам подходит солидный улыбчивый дядечка, похожий на конферансье-пенсионера. Склонившись в почтительном полупоклоне он радушно приветствует нас и предлагает пройти за ним. Скоростной лифт махом поднимает нас на двадцать четвёртый этаж.

— Здесь, — говорит наш сопровождающий и показывает на несколько двустворчатых дубовых дверей, — будет национальный японский ресторан. Ну, или что-то подобное. Но это ещё не решено. Проходите за мной, пожалуйста.

Коридор, по которому мы следуем, упирается в закрытую дверь с надписью «Служебное помещение»

— А вот здесь, — бормочет он хлопая себя по карманам. — Ага, вот они…

Он достаёт ключи и открывает дверь, пропуская нас вперёд.

— А вот здесь, — повторяет он, заходя следом за нами, — собственно и есть помещения, являющиеся предметом вашего интереса. Тут можно устроить всё согласно вашим пожеланиям. Пол, как вы видите мраморный, сантехника уже полностью установлена, так что можно всё сделать очень быстро. Покрасим стены, повесим светильники и всё. Это большой зал, здесь у нас сто двадцать метров и за теми дверьми ещё несколько залов поменьше.

Цвет идёт смотреть сантехнику, а я подхожу к большому, почти во всю стену окну. Вид открывается красивый. А если ещё и подсветить ночными огнями, вообще будет просто бомба. Миша Бакс стоит рядом, любуется видом и мелко кивает. Через минуту к нам подходит Цвет и Айгуль. Они тоже смотрят в окно, разглядывая панораму.

— Это, — с тихим восторгом говорит Бакс, — просто вершина мира. Думаю, мы все остро нуждаемся в этом помещении. Чисто миллион баксов!

Я поворачиваюсь к Цвету и повторяю за Моисеем Боруховичем Удлером:

— Чисто миллион баксов!

Утром перед школой звонит Платоныч.

— Ну что, Егор, — говорит он твёрдо, — кажется пути назад уже нет, верно?

— Ну, вроде да. А что, были сомнения?

— Сомнения — это неотъемлемая часть нашей жизни. Как без них-то? Но я, собственно, к тому, что наш контейнер пришёл. Сегодня его разгрузим и можем начинать, так?

— Точно так, товарищ главком. Точно так.

Поговорив с Большаком, я набираю домашний номер Куренкова. Радж погулявший, но ещё не кормленный, проявляет нетерпение и чуть поскуливает, срываясь в глухое «гав».

— Сейчас-сейчас, потерпи минутку… Роман Александрович, доброе утро.

— Ты чего так рано? — отвечает тот сонным и недовольным голосом. — Случилось чего?

— Случилось то, что поговорить нужно срочно. Так что я прошу выделить время сегодня.

— Сегодня? — переспрашивает он и замолкает, будто бы снова проваливаясь в сон.

— Вы ещё здесь? — интересуюсь я.

— Здесь-здесь. Ну давай прям поутру. Подбегай через час, лады?

— На работу что ли?

— Ну а куда? Может, в кино на утренний сеанс хочешь меня позвать?

— Ладно, приду…

Извини, школа, снова мне не до тебя сегодня. Я захожу на кухню и достаю из холодильника суп для Раджи. Бубнит радио:

«…комсомольской организации вручено переходящее красное знамя ЦК ВЛКСМ за успехи в коммунистическом воспитании молодёжи. Юноши и девушки Приамурья готовят достойную встречу сто десятой годовщине со дня рождения Владимира Ильича Ленина. Уже три тысячи молодых рабочих трудятся в счёт одиннадцатой пятилетки…»

Прекрасные новости, как такому не радоваться, правда? Покормив Раджа, звоню Рыбкиной:

— Наташ, привет. Как дела?

— Нормально, — говорит она чуть испуганно. — Опять что ли в школу не пойдёшь?

— Да, на первый урок не успеваю. Приду попозже. Так что ты меня не жди.

Она вздыхает.

— Ну ладно. Приходи потом. Отец велел передать, чтобы ты к нему зашёл сегодня. Хочет что-то важное тебе сказать.

— Понял, спасибо.

По Фрицу, наверное, что-нибудь разузнал. Это хорошо, но сейчас не горит. Я бегу к Куренкову.

— Роман Александрович, вы во мне уверены? — спрашиваю я, усевшись перед его столом.

— Ну, как сказать… — начинает он.

— Погодите, как это «ну, как сказать». Вы меня пытали здесь, я вас не выдал, паролей и явок не сдал, пощады не просил. Так?

— Ну, допустим, — хмурится он. — Ты говори уже, чего хочешь.

— Хочу тоже быть уверенным в вас.

— Пытать меня бессмысленно, если я знаю, что это проверка, так ведь?

Я киваю.

— Значит, верь на слово, что ещё сказать.

— Ну давайте тогда слово своё. Клянитесь страшной клятвой и помните, что происходит с клятвопреступниками на том свете.

— Серьёзно? — спрашивает он тоном человека, ни в грош не ставящего обещания. — Прям клясться?

— Да, присягайте, что не обманете, не подведёте, не подставите и будете защищать наше общее дело даже под угрозой смерти и лишения свободы.

Он задумывается на какое-то время, а потом спокойно и безо всяких эмоций произносит:

— Клянусь.

И пожимает плечами. Всё с ним ясно, но ничего другого у меня пока нет. Надо бы подумать, как его поставить в зависимость от выполнения этой присяги. Возможно, с помощью Вали. Ладно, об этом потом.

— Я хочу, чтобы мы могли доверять друг другу, — говорю я. — Скоро у нас будет много денег. Очень много. Наш бизнес таков, что держится исключительно на доверии.

— А я думал, на алчности,