— Да знаю-знаю. Весь город уже знает, как вы тут сражались. Ладно тебе, не кипишуй. Всё же хорошо закончилось. Благоприятно, да?

— Ну, как сказать, — отвечаю я. — Благоприятного здесь не так уж и много…

Киргиз качает головой и сплёвывает под ноги. В серой, начинающей сгущаться мгле, он кажется воином надвигающейся тьмы. Грубые ботинки, спортивные брюки, короткая болоньевая куртка, трикотажная шапочка и злое осунувшееся лицо.

— Вот что ты за человек, Бро? — говорит он, глядя в землю. — Поганый ты человек, ничего хорошего нет в тебе.

Адреналин уже бежит по жилам, потому что предчувствие у меня дурное. Чуйка у меня нечасто срабатывает, но когда сигналит, никогда не врёт.

— Я ведь тебя предупреждал насчёт сестрёнки? — спрашивает он вкрадчивым голосом. — Говорил, чтобы ты к ней не прикасался?

— Э! Ты чё гонишь! — злится Айгуль.

— Да ладно, что я не вижу что ли. На вас только глянуть достаточно. Сразу всё видно. Только у него дома баба есть и не одна. Он и со мной-то через бабу схлестнулся. Чё ты в нём нашла вообще? Дура! Он тебя шпилить будет, пока не надоест, а потом, скомкает и выбросит, как фантик от конфетки.

— О, как, — удивляюсь я. — А я думал, мы через пса схлестнулись. Ты ж у меня собаку украл. Что-то с памятью у тебя делается. Тут помню, тут не помню?

— Тебе-то чё? — мечет Айгуль молнии в брата. — Ты мне не отец, правда?

Лицо Киргиза искажает гримаса.

–Этот сучара меня ментам сдал, а ты с ним любовь крутишь. Чё, по-пацански не мог? Сдал меня, паскуда, ствол подкинул. Бабки взял, крыса. И чё, думал просто так соскочить? Где бабки мои? Прям в натуре думал, что я это так оставлю?

— Оставишь, тебе деваться некуда, — говорю я спокойно, а самого колотит, будто сижу на стуле электрическом. — Ты же сам начал по-скотски и теперь что-то от меня хочешь? С тобой только так и можно. Не повёл бы себя как чухан, и не было бы ничего. Сейчас бы в доле был с Цветом по всем проектам. И со мной тоже. Но нет, ты ж, бл*дь, решил беспредельничать.

— С тобой в доле?! — распаляется он, — Да ты же лох! Чмо по жизни!

— Ну, — усмехаюсь я, — по факту как раз получается, что лох это ты. В бегах, без бизнеса, без авторитета. Шавки какие-то конченные тебя ищут, сестру твою притесняют. И кто в этом виноват? Ты сам. А бабосы твои я забрал в качестве компенсации. Надо было жизнь забрать, но не стал. Так что всё, я вопрос закрыл. Хочешь замириться, можем и замириться. Мне от тебя ничего не надо.

Я замечаю, что его тоже трясёт и зуб на зуб не попадает от гнева и адреналина.

— А мне похеру его бабы! — обиженно восклицает Айгуль. — Я сама, слышишь, сама захотела и взяла, то что мне нужно было! Попользуюсь и сама выброшу, когда надоест.

— Замирить ты хочешь, чмо? — зло хрипит Киргиз, не слушая её. — Отсоси у меня, понял? Замирить! Всё, амба тебе, конец фильма. Лох. Замирить он хочет! Сейчас я тебе сначала грехи отпущу, а потом посмотрим, мира ты потребуешь или войны.

В его руке появляется пистолет.

— Э! Ты чего творишь! — восклицает Айгуль.

— Сейчас ответишь, сука, и за сестру мою и за крысиные дела, в натуре!

— Убери!

Но Киргиз уже не ничего не слышит, его захлёстывает волна ярости.

— Отойди, дура! — кричит он. — Отойди я сказал. Амбец тебе, Бро!

Он поднимает руку с пистолетом.

— Амбец тебе, Бро!

Я замечаю его бледность и дикий огонь в глазах. Он стоит в паре шагов. Дотянуться не получится, а ближе он не подпустит.

— Убери ствол, — кричит Айгуль, но Киргиз её не слышит.

У меня по спине стекает струйка ледяного пота. Все чувства обостряются. Совершенно ясно, что он не шутит. Он готов. Он принял решение и теперь ему всё равно, что будет, но он сделает то, что должен. То, без чего сам к себе потеряет уважение.

— Амбец! — опять повторяет он, и я замечаю, как по его виску стекает капля пота.

Его глаза застывают и становятся неживыми, как у чучела в краеведческом музее. А ещё я вижу, как рука, сжимающая рукоять, белеет от напряжения и как указательный палец вдавливается в спусковой крючок.

— Аскар! — кричит Айгуль. — Перестань! Нет! Не смей! Ты слышишь?!

Но он, наверное, и не слышит. Это мужские дела, и остановить криком их невозможно. Да, и поздно уже. Больше нет возможности что-то изменить. Слишком поздно. Палец сдвигает с места тугой крючок и он запускает череду механических взаимодействий внутри пистолета. Острый боёк ударяет в капсюль и тот, пыхнув, воспламеняет порох.

В нескольких граммах пороха скрывается неукротимая энергия. И сейчас, высвобождаясь, она с огромной силой выталкивает небольшой кусочек металла из короткого ствола.

— Нет! — всё ещё кричит Айгуль, думая, что может всё остановить, встав между мной и братом.

Но остановить пулю невозможно. Только если принять её на себя…

Позову я голубя,

Ой, позову я сизого,

Ой, пошлю дролечке письмо,

И мы начнём всё сызнова.

Да пошлю дролечке письмо,

И мы начнём всё сызнова.

Я вижу вспышку. И свою руку, отталкивающую Айгуль. И её тело, медленно валящееся в сторону. И свёртки со сладостями, падающие на землю. И себя. Я вижу себя будто со стороны. Вот я подхватываю её, не давая упасть в весеннюю грязь, но её тело вдруг становится очень тяжёлым, и я опускаюсь вместе с ней на дорожку. Я вижу красную струйку, вытекающую из её приоткрытых губ и ясные чёрные опалы глаз, гаснущие вместе с этим весенним днём.

Губы окаянные,

Думы потаённые,

Ой, бестолковая любовь,

Головка забубённая…