– Последние приказы, – говорит Дику. – Ничего не могу сделать. Приходите с кем-нибудь, кто вас знает.

Майор Дику знает нас всех, он не может притворяться, что меня не знает, и я не понимаю, почему я должен привести кого-то, кто бы подтвердил, что я это я. Между тем в ворота входит женщина-инженер из гражданских, из 9-й бригады. Дику сгибается пополам перед ней:

– Целую ручки, госпожа инженер.

– Ах, господин Дику, я забыла удостоверение в машине, – говорит растерянно женщина, после того, как открывает сумку.

А майор:

– Ничего, сударыня, разве мо-о-ожно? Прошу вас проходите.

Затем поворачивается ко мне:

– Ты видел, какие люди совестливые? Не то, что вы. Ну, давай приведи кого-нибудь, который тебя знает, и я тебя пропущу, иначе – нет.

Я оглядываюсь и у шлагбаума сталкиваюсь нос к носу с полковником Блэдулеску. Я ему докладываю и прошу его:

– Секурист говорит, что если я приду с кем-либо, кто меня знает, он меня пропустит в Дом. Скажите ему, что вы меня знаете, товарищ полковник. Я ведь из вашей части. Вы меня знаете.

Блэдулеску в большом затруднении. Он несколько раз поправляет очки и медленно шевелит губами:

– Да, ах, Пóра, но я не могу… потому что…

Он смотрит на меня растерянно, затем отводит в сторону и шепчет по секрету:

– А почему ты не зайдешь на стройку по железной дороге? Залезаешь под вагоны, которые там стоят, и выходишь с другой стороны, где разгружают железо. Часовым тебя никак не увидать.

Идея типичная для полковника-инженера, наделенного ответственными функциями. Итак, я ползу под вагонами, груженными цементом и железом, которые стоят на линии, и проникаю в колонию. В хаосе, который воцарился здесь, нелегко найти свой взвод, но в конце концов я его нахожу. Каменщики Мария Георге, Симион Александру, Идву Константин и Пэтрашку Георге, все из Вылчи, стоят возле лесов и, завидя меня, бегут ко мне.

– Товарищ лейтенант, мы ждем вас уйму времени, – говорит Идву.

– Знаю, Идву. Ты даже поседел, ожидая меня.

У Идву действительно седые волосы, и остальные смеются. Узнаю, что гражданский мастер Кондей прогнал моих людей с рабочего места, где они работали, и, пользуясь моим отсутствием, поставил своих людей на их место с намерением, конечно, записать работу моих людей в счет плановых достижений своих людей. По завершении скандала, который продолжается добрую четверть часа, мне удается восстановить моих людей на старой точке. Боштина Георге из Мехединци, сварщик, который тоже работает здесь, на металлических изделиях, говорит:

– Вы спасли нашу работу, если бы вы не пришли, эти бы украли у нас все, что мы сделали за эти дни. Благодарим вас от всего сердца.

– Покажи, – сухо говорю я. – Покажи, как ты меня благодаришь от всего сердца.

Боштина быстро засучивает левую манжету и поднимает, чтобы все видели, правую руку, на которой у него татуировка в виде сердечка. На левой руке у него другая татуировка с надписью «Мариана», и я его подначиваю:

– С Марианой когда ты меня познакомишь? Ведь ты мне обещал!

Боштина, который очень ревнив, быстро отвечает:

– Да нет! Я вам этого не обещал!

И быстро скрывается за колонной под хохот остальных.

Ко мне приближается Тиниш Траян, резервист сорока трех лет из Бистрицы, тоже сварщик. Траян говорит сильным и убедительным голосом:

– Товарищ лейтенант, товарищ капитан Мэркучану приказал, чтобы вы спустились подписать книгу учета явки у инженера Илиеску, гражданского, бригадира 2-й бригады.

– Хорошо, Траяне, – говорю я.

И спускаюсь.

Фактически существует несколько книг учета явки, которые мы подписываем в бараке генерала, у главного инженера Блэдулеску, в Витане, на рабочих точках. Илиеску только сейчас опомнился, но, как говорит поговорка, лучше поздно, чем никогда. Не годится, чтобы как раз он у него не было книги учета явки. Теперь у него тоже есть. В его бараке собралось много офицеров и младших офицеров, а капитан Мэркучану подходит ко мне и спокойно говорит:

– Ступай к телефону и вызови психбольницу.

Я делаю вид, что поднимаю трубку телефона:

– Алло? Это больница номер 9? Нам нужна скорая помощь…

Но тут же становлюсь серьезным:

– Что случилось?

– Сошел с ума инженер Илиеску, гражданский, – говорит Мэркучану. – Сегодня с утра он держит в руках РВД (Регламент военной дисциплины) и читает нам о долге, правах и обязанностях командира взвода, роты, батальона.

– Ну, это неплохо, – спешу я сказать. – Мы давно так не открывали РВД. Если он дошел до уровня батальонов, значит, он учится быстро.

– Как бы не так! Он знает их наизусть!

– Как бы то ни было, кто-то должен заниматься и военными обязанностями, если мы, военные, перешли на леса и штукатурим, свариваем, затираем, кладем плитку вместо гражданских. Советую тебе передать роту Илиеску. На стрельбы на полигон он пойдет?

– Не думаю, что он сунется и на стрельбы. С этими очками, у которых линзы толще, чем днище у стеклянной банки, – вряд ли. Но смотри, что получается. Четверть часа назад явился и полковник Блэдулеску. И знаешь, что он сказал?

– Что?

– Он сказал так: «Внимание! С сегодняшнего дня армия милитаризировалась!»

– Мне кажется, это правильно.

– Ах, Иоане, здесь как в сумасшедшем доме, старик!

– А тогда зачем ты заставляешь меня звонить в сумасшедший дом, если у нас сумасшедший дом здесь?

Повсюду царит смесь путаницы, беспорядка и неорганизованности, не поддающихся определению. Никто уже не знает, кто руководит стройкой и кто командует армией. Снова в рядах военных прокатилась волна самоубийств. Снова перешли на работу в ночные смены.

В один из дней, во время перерыва, мы собрались на перекур возле зала столовой, недалеко от ворот, когда вдруг все бросились к железной решетке, которая выходила на улицу: несколько молодых офицеров и младших офицеров смотрели, как по улице идут две женщины, очень красивые, что правда – то правда. Все эти молодые мужчины, разведенные или неженатые, следили за ними, не произнося ни слова, только смотрели на них сквозь решетку. Однако в тот момент, когда одна из них почувствовала это и заметила их взгляды, она вздрогнула и дала знать другой с тем, чтобы перейти на другую сторону улицы. Не было ничего плохого в жесте военных, но они спустились по всем ступенькам цивилизации, до того состояния, когда человек проявляет свои желания и чувства естественно, без притворства. Террор безостановочного труда, убийственная бюрократия, фанатизм собраний и жестокость наказаний мешали этим людям жить сообразно со своим биологическим возрастом.

Жизнь командиров взводов просто-напросто жалкая, и не только здесь, но и в оперативных полках и частях. Чья-то умная голова все-таки дала себе наконец отчет в том, что на командиров больше не производит впечатления перевод в запас, они этого больше не боятся.