В кирпичных прилавках прятались большие котлы с кипятком. В них сидели горшки и котлы поменьше. Чечевичная, гороховая и бобовая каша, иногда даже с мясом, сомнительного происхождения. Ели тут стоя, за высокими столами, буквально «на бегу». Даже лавок не наблюдалось. Зазывалы соблазняли посетителей, перечисляя душистые травы, что добавляли в калиду, вино со специями, разбавленное горячей водой. А уж духан здесь… Хоть топор вешай. Стойкий тяжелый запах убойной смеси пряностей и копчёностей, человеческого пота, горохового пердежа и винных паров мог с ног свалить.

Животы Бергея и Тиссы в этакой атмосфере урчали ещё сильнее.

И в те дни и ночи, когда с пропитанием дела обстояли неплохо и голодными путники спать не ложились, Бергею хотелось обычной еды. Горячей похлёбки или свежего хлеба из печи. В лесу о таком только мечтать можно было.

Тут, в городе, всё запросто могло обернуться куда хуже. Здесь силки на рябчика не раскинешь.

Деньги нужны. Без них не проживёшь. Поначалу парень раздумывал, уже довольно привычно, без малейших угрызений совести спереть, что плохо лежит. Но как-то боязно. С одной стороны, в этаком столпотворении вроде бы проще затеряться, чем в малых городках. С другой… Не проще. Как схоронишься, когда все пальцем на тебя укажут? А с чего бы им не указать. Бергей тут не свой. Города не знает, где прятаться, если что, не ведает. Да и поди побегай с Тиссой. Сам бы убежал, а она? Растяпа неуклюжая. Поймают.

Он стал задумываться, что будет делать, если отыщет следы сестры или брата. Раньше никаких вопросов не возникало. Ну конечно, он их спасёт. Как? Да как-нибудь, лишь бы нашлись. Боги помогут.

Или не помогут. Он всё чаще думал и о таком возможном повороте, глядя на вереницы рабов. Вот все они точно многократно возносили мольбы к Залмоксису. Ну и как? Помог?

На берегу Данубия в порту зимовали под большими навесами несколько кораблей. Среди них были и длинные, боевые либурны. Бергей слышал это название от отца.

Дарса бы тут точно залип.

Данубий в этих местах замерзал не каждый год. Прийти в Дробету на корабле в канун Длинной Ночи — да ничего особенного. Потом, бывало, сковывало реку льдом на полтора месяца, но на следующий год такого могло и не случиться.

По разговорам в порту стало понятно, что местный народ внезапным холодам удивился, ведь ещё совсем недавно царствовала затяжная оттепель. А теперь лёд встал — скоро человека удержит. Кое-где на великой реке ещё виднелись обширные полыньи, но и они уже затягивались.

Тем не менее, в порту наблюдалось такое же столпотворение, как и в иных местах Дробеты. Просто потому, что здесь обустроено множество разных складов и торг не затихал.

Признаться, Бергей в душе оробел. Ему надо было расспросить о том, видел ли кто детей, что гнали в рабство. Он прикидывал — верно, придётся поговорить с как можно большим числом народа. Тогда непременно повезёт.

Но то в мыслях. А на деле парень не знал, к кому обратиться. Все на бегу отмахивались от него. Никому не было дела до дакийского парнишки. Так безуспешно слонялись они среди телег, корзин, галльских бочек и здоровенных эллинских пифосов, всевозможных тюков и ящиков.

Вдруг Тисса остановилась, как вкопанная, рассматривая забавное зрелище.

Одна телега, гружённая чем-то очень большим и, вероятно, массивным, только выкатилась из большого сарая, как у неё сломалась ось. Повозка накренилась и зацепилась за соседние. Образовался затор. Грузчики и погонщики волов и мулов сбились в кучу. Каждый орал на другого, требовал дорогу, но сам не желал её уступать.

Тисса увидела, как к сломанной телеге бежит мужчина, по виду эллин, темноволосый, с забавной бородкой длинным клином, будто у козла. Одет он был по-нездешнему, слишком легко, в просторный хитон и шерстяной плащ. Вот уж кому было холодней, чем Тиссе. Девушка даже пожалела чужеземца, который ещё не понял, как надо одеваться в здешних краях.

— Разбили! Разбили, — кричал козлобородый, перепрыгивая на бегу через корзины и бочки, — тупые варвары! Сыны осла и обезьяны! Разбили!

Он подбежал к сломанной телеге, сорвал рогожу, скрывавшую товар.

Тисса ахнула и прикрыла рот ладошкой в испуганном восхищении. На телеге была укреплена мраморная статуя. Ничего прекраснее из вещей, что сделали человеческие руки, девушке прежде не приходилось видеть. Бледно-розовый мрамор, засиял под слабыми лучами зимнего солнца. Изваяние изображало отдыхающую девушку. Её бёдра едва прикрывала небрежно наброшенная накидка — единственное одеяние легкомысленной нимфы.

Статуя не была раскрашена. Возможно, по замыслу ваятеля это и предполагалось в будущем, но, сказать, по правде, в том не было нужды. Розовый мрамор — словно человеческая кожа. Девушка казалась настолько живой и прекрасной, такой отличной от окружающего мира, что дух захватывало. Будто Медуза Горгона заставила окаменеть прекрасную деву, а вовсе не не мастерство скульптора придало камню форму человеческого тела.

Козлобородый бережно ощупывал и поглаживал статую, проверял натяжение верёвок, что привязали её к телеге. И по движению рук, будто заговор творивших, было видно, что это не купец, а мастер. Сначала он ругался на грузчиков какими-то неизвестными Тиссе эллинскими словами. Но вскоре всё же унялся, как только убедился, что работа не пострадала. Он собирался приказать нерадивым варварам перенести статую на другую телегу. И тут бросил взгляд на Тиссу.

Что его привлекло в ней? Варварская девушка в обносках, что замерла от восторга, разглядывая статую. От внимательного взгляда ваятеля не укрылся и шрам на юном лице, старый вытертый плащ и бледное лицо дакийки. Но глаза смотрели на его работу, как на чудо невиданное. Девушка на мгновение забыла, где находится, забыла о холоде и несчастьях. Только смотрела на мраморную нимфу. И на верёвки.

«И она здесь всего лишь пленница».

— Что, нравится? — спросил скульптор у Тиссы на латыни. Он хотел сказать что-то ещё, но на мгновение замешкался. Подумал, что девушка могла не знать языка римлян.

Но Тисса закивала, вопрос мастера был понятен без перевода,

— Frumoasa, frumoasa! — ответила ему Тисса, — а нет, не так! Formosa! Так правильно?

Мастер усмехнулся, восторг варварской девушки словно вернул его в родные края, в Пергам. Он увидел себя в кругу восхищённых сограждан, ценителей его таланта. Северная зима на мгновение отступила, красота оказалась сильнее холодного ветра и несчастий, сильнее равнодушия практичных с головы до пят легионеров и туповатых варваров.

Скульптор неожиданно улыбнулся, пошарил пальцами у себя за поясом и протянул девчонке пару медных монет, почти силой сунул их ей