сбежали к ее девичьим глазам, и она вздыхает трепетно и чисто и зовет к себе крутогрудого юношу, принца-оленя, чтобы он пришел, гордясь тяжелой короной, и преклонил перед нею колени. Ты посмотри на этот звонко бегущий поток, низвергающий книзу свои хрустальные воды, с мелодичными звуками, принадлежащими, кажется, самому гениальному Палиашвили!

– Ты посмотри, наконец, на первые лучи солнца, они робко касаются безмерного купола неба, чтобы через секунду все, все здесь заиграло и запело от прикосновения перламутровых пальцев! Вот куда смотри, Гугуши! Зачем ты все время мне в задницу смотришь?

…Так сказал Гоги Гогоберидзе и пошел домой. Он шел к себе домой благоухающей тропинкой, он шел к себе домой с весельем в крови и с победой в душе, в драных штанах, настоящий поэт.

Письмо из девятого

Вова Лисицын был влюблен в Свету Корнилову. У них был роман. Большое чувство. Поэтому Вова ежедневно провожал Свету от Арбатских ворот (школа) до Староконюшенного переулка (Светин дом). И хотя Света училась уже в девятом, а Вова, наоборот, ходил еще только в восьмой, Света не выглядела рядом с ним перезрелой кокеткой, нет, она все еще была маленькой и хрупкой девочкой, в то время как Вова уже вымахал на сто семьдесят пять сантиметров в высоту, был широк в плечах, мускулист и изрядно усат. Когда Света шла с ним рядом, ей казалось, что она за Вовой, как за железной стеной… и что Вова не даст ее никому в обиду, и все такое прочее в духе рыцарства и романтики. И, несмотря на огромную разницу в возрасте, Света относилась к Вове с уважением, и ее сердце всегда радостно билось ему навстречу.

Но неделю тому назад стряслась беда: Вова заболел. Он простудился и слег. Он простудился, надо сказать, лишь потому, что проявил недостойное легкомыслие и дал вовлечь себя в азартные игры. Эта игра называлась дуэль. На эскимошках. Вы понимаете, нужно было съесть как можно больше одиннадцатикопеечных порций мороженого, насаженного на деревянные вертела и обернутого в сверкающую сталью бумажку. По условиям дуэли, проигравший оплачивал расходы. Вова выиграл со счетом восемнадцать – шестнадцать. Его противник разорился, а Вову качали болельщики. Да, он выиграл, Вова Лисицын, он победил, но его ахиллесова пята, точнее, его носоглотка, подвела его, и у Вовы, как и следовало ожидать, получился страшной силы насморк. Из него текло как из водопровода. А потом нос распух, его заложило, и Вова потерял речь. Он уже не мог сказать «мама», вместо этого он говорил «баба». И вместо «урок» у него получалось «удок». Всем известно, что нос заложенный сильно влияет на произношение. И поэтому, когда Вова сказал дома: «Баба, у бедя дасмодк!» – его мама не слишком огорчилась и просто тотчас же уложила сына в постель.

– Лежи, – сказала она довольно-таки равнодушно, – лежи, эскимопожиратель!

И, захватив с собой нитки, иголки и Вовины штаны, ушла на кухню.

Естественно, что в таких условиях Вова не мог провожать Свету домой. Шутки шутками, обыкновенный насморк, легкий грипп, а Вова провалялся в постели целых четыре дня.

И все эти дни Света ужасно переживала. Она замкнулась в себе, ходила как потерянная, как в воду опущенная, не знала, куда деваться, тосковала и в конце концов морально рухнула. Она попрала свою девичью скромность и написала Вове письмо, полное упреков.

Вова получил этот документ на пятый день болезни. Трясущимися руками разорвал он конверт и впился безумным взором в дорогие строки.

…Вова, привет! – писала Света. – Почему ты не являешься так долго? Ожидая тебя целых три вечера, у меня лопнуло терпение. Когда сегодня я шла домой, я всю дорогу думала о тебе. Немного не доходя киоска «Воды-соки», я поняла твою сложную натуру. Вова! Я поняла, Вова, как рано мог ты лицемерить, таить надежду, ревновать, разуверять, заставить верить. Казаться мрачным, изнывать, являться гордым, Вова, и послушным, внимательным иль равнодушным, неужели не стыдно? Эх, Вова, Вова! Как томно был ты молчалив, как пламенно красноречив, в сердечных письмах как небрежен! Одним дыша, одно любя, как ты умел забыть себя! И особенно противно, Вова, это, как взор твой быстр был и нежен, стыдлив и дерзок, а порой блистал послушною слезой! Это по-советски, да?

Света

Вову потрясло это письмо. Руки его бессильно смяли жестокие листки. Разрыв. Разрыв окончательный и бесповоротный, думал он, и какой, черт побери, безжалостный, какой беспощадный и точный анализ его, Вовиной, души. Как раскусила! Проникла в самую суть! «В письмах ты, Вова, небрежен…» Права. Тысячу раз права! Разве можно считать серьезными письмами эти жалкие цидульки, которые он посылал Свете на переменках: «Приходи к Арб. Вор» или «Жду у Стар. пер»? Что это такое? Кошмар – и больше ничего! Бедная Светка, как она там пишет: «Одним дыша, одно любя?» Это намек! Ядовитый намек на футбол и конкретно на тот вечер, когда он, Вовка Лисицын, просидел целый день у Светкиного телевизора и болел за Англию против ФРГ. А ей ни слова, ни взгляда, и, наконец, теперь этот дурацкий грипп, в то время, когда она ждет его на холоду и, может быть, даже под дождем!

Вова застонал и почувствовал, что еще секунда – и взор его может заблистать не столь уж послушною слезой.

– Баба! Бде плохо! – крикнул он сквозь насморк.

На этот вопль вошла Вовина мама.

– Что тебе? – сказала она.

– Пдочти! – Вова протянул ей роковое послание.

Прочитав манускрипт, Вовина мама рассмеялась.

– Заменила третье лицо на второе, – сказала она, – ай да Света!

– Я тебя де подбибаю, баба, – произнес Вова.

Несколько секунд мать пристально и серьезно смотрела на сына.

– А скажи-ка, – сказала она вдруг, – ты читал «Евгения Онегина»?

– Он чей? – спросил Вова.

– Все ясно! – сказала Вовина мать и почему-то всплеснула руками. – Все ясно! – Она подошла к книжной полке и достала зеленый томик. Раскрыв книгу, она протянула ее сыну: – Читай сейчас же, серость!

– Вспомнил! Барья Петдовда де велела, – прогундосил Вова. – Ода сказала, чтобы мы не читали эту штуку до девятого класса, а то не так поймем!

– Позор! – крикнула Вовина мать. – Марья Петровна не велела, а я велю! Приказываю! Ишь, оболтус! Усы как у Буденного, а «Евгения Онегина» он не читал! Да ты знаешь, что это за книга? Ее с детства надо! Да ты!.. Да я! С первых дней! Стихи!..

Она совсем разволновалась. Чтобы успокоить ее, Вова взялся за книгу.

И, покуда он читал, мать ходила по дому на цыпочках, первая снимала трубку телефона,