С соавтора мгновенно слетела вся печальная рассеянность, весьма добавляющая ему сходства с Мишей Файнзильбергом, а взгляд из-под стекол пенсне стал острым и внимательным.

– Означает, Ильюша, – твердо сказал Петров. – Вы же сами сказали, что означает. И я имею такое же право знать, что вас расстраивает, что и вы в отношении меня. Двойные стандарты у нас неприемлемы.

«Стандарты», «в отношении», «неприемлемы» – Евгений Петрович как будто зачитывал манифест. Или договор. И он, разумеется, желал иметь в этом договоре те же самые права, что и Ильф.

– Женя, вы потрясающе зловредное существо, – фыркнул Иля. – Хорошо, вы правы, и можно даже без манифестов. Вы слишком хорошо меня знаете. Я… действительно немного задумался. Есть две проблемы, одна даже касается вас. Я хотел извиниться.

– За то, что назвали меня зловредным существом?..

– Нет, Женя, за это я извиняться не собираюсь. За другое.

Ильф взглянул на него с легким вызовом, и Петров улыбнулся самой коварной из своих улыбок. Соавтор пару секунд рассматривал эту улыбку, потом закатил глаза и признался, что расстраивается из-за ситуации с цианидом – а конкретно из-за того, что ушел вызывать «Скорую помощь» и предоставил Петрова сомнительным заботам Ивана Приблудного. На фоне предыдущих откровений из серии «Женя, я хотел, чтобы вы умерли» это не так впечатляло, но Евгений Петрович все равно не мог игнорировать проблему.

– Я понимаю, что вы чувствуете, – серьезно сказал Петров, переводя взгляд с соавтора на дверь, чтобы убедиться, что там никто не подслушивает, – но неужели вы предпочли бы, чтобы «Скорую» вызывал Приблудный?

– Я все равно не должен был оставлять вас.

Илья Арнольдович сидел на чуть кривоватом больничном стуле рядом с постелью Жени и тоже смотрел на дверь: без улыбки, строго и серьезно. И было не очень ясно, то ли он избегает смотреть на Петрова, то ли тоже вспоминает «прошлый раз».

Так или иначе, для Ильфа это было самое нормальное и естественное поведение в ситуациях, когда он считает, что не прав, и чувствует необходимость извиниться.

Вот это, а вовсе не истерика, когда он сначала десять минут плачет и не может успокоиться, а потом еще пять минут протирает стекла на пенсне, как будто решил сделать там дополнительную дырку. Женя снова подумал, что никогда не видел соавтора в таком состоянии. Впрочем, дело было не только в тревоге, чувстве вины и усталости от бессонной ночи, там еще милейший Ганс Гросс постарался со своими интригами.

Петров был искренне благодарен криминалисту за спасение жизни, но все же предпочитал, что бы тот не совал свой нос в их дела.

– Ну что вы, Ильюша. Знаете, вы беспокоитесь абсолютно обоснованно. Скажу честно, мне не очень понравилось валяться там, у помойки, совсем одному. Я был совершенно уверен, что прямо там и помру, и мне действительно очень хотелось, чтобы рядом были близкие люди. Только если бы вы тогда остались возле меня, а врачей вызывал Приблудный, вам бы сейчас было не до извинений. Вы бы сидели и выбирали мне гроб красивого цвета! А с маньяком, кстати, я сам виноват.

Ильф насмешливо сощурился:

– Женя, вы оптимист. Вас отравили в пятницу, сегодня понедельник. Боюсь, вы еще были бы на вскрытии у милейшего Ганса. Кстати, насчет гробов, а какой цвет вы предпочитаете? А то с нашим образом жизни…

Иля кажется, успокоился, но разговор все равно уходил в какое-то неконструктивное русло.

– Давайте классику: черный или коричневый, – решил уточнить Петров. – А то действительно мало ли. И еще, я не хочу на свои похороны слишком много народу.

– Я, может, тоже не хотел на свои похороны слишком много народу, – заметил Иля как бы между прочим.

– Ну, тут уже ничего не поделать! – развел руками Евгений Петрович. – Люди пришли, мне что, выгонять? Мы с вашей Марусей знали, что вам бы это не понравилось, но куда их было девать? Я… черт возьми! Сказал бы кто-нибудь, что мне придется оправдываться перед вами за неправильную организацию ваших же похорон!.. – Петров с улыбкой покачал головой.

– Женя! Это были отличные похороны, и мне все очень понравилось! – Ильф тоже не смог удержаться от улыбки. – Я видел запись. В следующий раз…

– Ну, нет! – перебил Петров. – По-моему, я уже говорил, что больше на это не попадусь! Даже не думайте опять умереть первым!

Ильф тихо засмеялся и напомнил:

– Женя, маньяк. Вы тут сказали что-то вроде «я сам виноват».

Петров улыбнулся – Ильф всегда был внимателен к таким вещам – и начал рассказывать:

– Итак, маньяк. Сначала я не особо его рассматривал. Он был далеко, а у меня перед глазами все расплывалось, и голову было тяжело поднять. Я подумал, что это вы, потому, что… ну, просто еще кому бы там быть?

Просто Женя и не подумал, что кто-то может бродить возле дома Распутина в похожей одежде. Он рассмотрел ботинки и брюки, решил, что это Ильф, и, разумеется, был весьма озадачен, когда тот собрался уходить.

Вот что Евгений Петрович точно имел право требовать от соавтора, так это то, чтобы тот сидел рядом, жалел и утешал его перед смертью. Потому, что кто, как не он, если родители в Одессе, старший брат, Валентин Катаев, еще не умер и в ближайшее время не собирается, а жена и дети Петрова тоже среди живых, и к тому же меньше всего нуждаются в таких потрясениях. А Ильф, он, конечно, чувствительный, но уж не так, как жена, Валюша. К тому же Женя в свое время честно возле него отсидел.

Так что Петров решил подойти к «Иле», попросить его задержаться и немножечко побыть рядом. Проблемы начались уже на первой этапе, потому, что из-за проклятых цианидных пирожных Женя чувствовал себя настолько паршиво, что вместо «подойти» получилось только «подползти». А потом и вовсе выяснилось, что там никакой не Ильф, а посторонний маньяк-сектант с картофельным мешком на голове.

И просьба посидеть с Петровым совершенно вывела бедолагу из равновесия!

– Женя! – не выдержал Ильф. – Только вам могло прийти в голову начать оправдывать маньяка за то, что он стал вас душить!

– Ну, может, у него был тяжелый день! А тут я.

– Черт с вами, Женя, это совершенно невозможно!..

– Не знаю, но он точно напал только после того, как я