Москва взята, но Москвы нет. В побежденной стране, но без побежденных, – в стране, лик которой до сих пор смотрит на него загадкой из-за неоглядных далей полей, лесов с опустевшими деревьями и городами. Победил ли он?.. Может быть, эти мысли поглощали теперь все внимание Наполеона, впервые вызывая в его душе тайную, еще не осознанную тревогу…

Но вот еще один переулок, и потом – угол широкой улицы. Белеют каменные стены ограды, не тронутые дымом и копотью пожара, сияют золоченые кресты, и плывет звон – тихий, переливчатый монастырский звон, зовущий к высокому, вечному небу, к неугасающему сиянию тихих зорь. Несет он забвение всему великому и малому в жизни и будит в душе благостное ликование пред вечным светом…

Слышнее и слышнее торжественное и умилённое пение хора женских голосов, возносящих славу Великому, Вечному. И тот, кто хотел быть повелителем мира, единой славой в нем, вышел из состояния долгой неподвижности. Рука в серой перчатке приподнялась вдруг и сделала короткий жест. Тотчас же от свиты отделился один из адъютантов императора и, пришпорив коня, подскакал к нему.

– Разве Москва мною не взята? – обратился Наполеон к адъютанту, бросив взгляд в сторону монастырских стен, мимо которых проезжал.

– Москва у ног вашего величества! – ответил адъютант.

– Но если я молчу, разве они могут петь и звонить?

– О, они будут молчать, ваше величество!

На следующий день, когда над Москвой, как и каждый вечер, начали рдеть багровые вспышки пожаров, а в монастыре славили тихий свет славы Бессмертного, в ворота монастырской ограды после повелительных окриков вошел небольшой отряд французских солдат. Они что-то оживленно говорили не понимавшим их монахиням, наполнили своим говором и смехом монастырский двор, тихие кельи и наконец с тем же смехом, не снимая кепи, заглянули в монастырскую церковь. Потом в один из нижних притворов внесли тяжелые, обитые железными полосами ящики.

– Это вино… Чтоб было весело жить и легко молиться! – со смехом говорили монахиням солдаты, тыкая пальцами в ящики.

Они долго устраивали что-то в притворе, возились с чем-то у монастырской стены, затем, кончив свою работу, закрыли накрепко тяжелые двери и замкнули их огромными замками…

Инокиня Сарра, распростершись на полу пред углом кельи, увешанным иконами и освещенным трепетным светом лампад, с истомленной молитвенным настроением душой многократно, с умилением повторяла:

– О всепетая Мати! Избави всех от всякия напасти… Огради святую обитель Твою! Вонми глас моления моего!..

Долги и горячи были ее молитвы. Усталость охватила ее, смежились глаза, и, распростертая на полу, инокиня Сарра забылась…

Она не могла сказать, был ли то сон или видение. Двери кельи ее вдруг открылись. Вошел благолепный старец, лик которого, казалось ей, она давно хорошо знала, и сказал:

– Спеши! Возьми фонарь, ключ, что замыкает главный притвор храма, и иди в нижний притвор… Спеши! – повторил старец и светлой тенью скрылся в двери.

Иоанно-Предтеченский женский ставропигиальный монастырь в Москве

Инокиня Сарра одним движением приподнялась с пола и быстро направилась из кельи. Мать Агапия, сторожившая храм, как будто уже поджидала ее с фонарем и ключами. Открыли двери притвора и вошли туда. Под низкими сводами тяжело пахло гарью. Огненной иссыхающей землей тлели пропитанные горючим составом шнуры, проведенные к поставленным друг на друга тяжелым ящикам. Немного уже оставалось догорать шнурам, чтобы огонь коснулся содержимого ящиков… Инокиня Сарра бросилась за водой.

– Да будет благословенно имя Господне! – произнесла она и вылила из ведра воду на тлеющие шнуры, погасив их.

Всего через несколько минут все монахини монастыря были уже в притворе. Разбили один из ящиков. Оказалось, что они были наполнены порохом. В эту ночь храм и монастырь должны были быть взорваны…

– О всепетая Мати!..

А снаружи монастырских стен уже дежурил довольно большой отряд французских солдат в ожидании взрыва монастыря. Но минуло уже лишних полчаса, час, а стены монастыря оставались нерушимыми…

Храм торжественно осветился огнями, наполнился монахинями; раздалось многоголосое пение благодарственного молебствия Божьей Матери.

– Взбранной воеводе победительная, яко избавльшеся от злых!.. – возносили торжественным хором свои моления монахини.

Шутки и смех, все время раздававшиеся снаружи монастырских стен, смолкли…

На следующий день Наполеон отдал новое распоряжение: подвести под монастырь наружные подкопы и все-таки взорвать его.

Но стены монастыря остались нерушимыми…

То, что в неосознанной тревоге прозревал Наполеон, случилось: необходимость заставила его бежать из Москвы. В тот день, когда лопаты саперов должны были бы застучать около монастырских стен, расстроенные французские отряды уже были за заставой златоверхой столицы.

В 1772 году в Москве иностранцами был учрежден Английский клуб. Вместе с другими клубами он был закрыт в конце XVIII века (в царствование Павла I), и возобновлен 12 июля 1802 года. Число его членов было ограничено сначала тремястами, а позже пятьюстами дворянами, и он стал местом сбора московской аристократии. Женщины в его стены не допускались. Сюда съезжались, по выражению Н. М. Карамзина, «чтобы узнать общее мнение». С. П. Жихарев изображает в своих записках Английский клуб 1806 года: «Какой дом, какая услуга – чудо! Спрашивай чего хочешь – все есть, и все недорого. Клуб выписывает все газеты и журналы, русские и иностранные, а для чтения есть особая комната, в которой не позволяется мешать читающим. Не хочешь читать – играй в карты, в бильярд, в шахматы. Не любишь карт и бильярда – разговаривай: всякий может найти себе собеседника по душе и по мысли. Я намерен непременно каждую неделю, хотя по одному разу, бывать в Английском клубе. Он показался мне каким-то особым маленьким миром, в котором можно прожить, обходясь без большого. Об обществе нечего и говорить: вся знать, все лучшие люди в городе членами клуба». С. Глинка в 1824 году дал примерно ту же характеристику Английскому клубу: «Тут нет ни балов, ни маскарадов. Пожилые люди съезжаются для собеседования; тут читают газеты и журналы. Другие играют в коммерческие игры. Во всем соблюдается строгая благопристойность».