Каждый московский градоначальник чем-нибудь да прославился в веках. Ростопчин, правивший Москвой в 1812–1814 годы, – пожаром, когда французы вошли в город. Закревский, которого Николай I поставил «усмирять москвичей» после французской революции 1848 года, – борьбой с инакомыслием. Великий князь Сергей Александрович, мало занимавшийся городскими делами и равнодушно отнесшийся к ходынской катастрофе 1896 года, которая унесла около полутора тысяч жизней, – женой, великой княгиней Елизаветой Федоровной, причисленной ныне к лику святых.

Федор Васильевич Ростопчин (1763–1826)

Арсений Андреевич Закревский (1783–1865)

Великий князь Сергей Александрович Романов (1857–1905)

Захар Григорьевич Чернышев (1722–1784)

Граф Захар Григорьевич Чернышев, командовавший городом в 17821784 годах, оставил по себе память борьбой с московской грязью, желанием, чтобы его город чистотой напоминал европейские, в которых он побывал, служа в русском посольстве в Вене, участвуя в заграничных военных походах и находясь в плену у прусского короля Фридриха II. Чернышев уничтожил топи и болота на городских реках, приказал спустить большинство прудов при обывательских домах, сломал мельницу и запруду в устье Неглинной, благодаря чему Моховая, Воздвиженка и начало Никитской освободились от непролазной грязи.

Назначение шестидесятилетнего графа градоначальником в Москву можно было назвать понижением в должности. Участник многих боевых сражений, генерал-фельдмаршал, наместник Белоруссии, он был горд и щепетилен, поэтому по наущению екатерининских фаворитов часто попадал в опалу. Но не отчаивался и каждый раз благодаря энергии, деловитости и ревностному исполнению воли императрицы вновь взлетал вверх.

Москва стала его последним пристанищем, последним местом приложения сил. Когда 29 августа 1784 года Чернышев умер, москвичи сокрушались: «Хотя бы он, наш батюшка, еще два годочка пожил. Мы бы Москву-то всю такову-то видели, как он отстроил наши лавки». Имелось в виду, что по приказу графа была отремонтирована Китайгородская стена и возле нее выстроены двести четыре деревянные лавки.

Удивительно, как много дел по благоустройству города успел завершить Захар Григорьевич. Несмотря на то что еще в 1775 году вышел указ об устройстве бульваров на месте стен Белого города, работы начались только при нем.

Он построил на всех переходах в Кремль каменные мосты: Боровицкий, Троицкий, Спасский и Никольский; проложил Мытищинский водопровод до Кузнецкого моста; начал поправлять Земляной и Компанейский (Камер-Коллежский) валы; поставил пятнадцать застав с кордегардиями, обозначив черту города… Да что говорить, и поныне, двести с лишним лет спустя, московские градоначальники селятся в доме на Тверской площади, выстроенном из кирпича разобранной стены Белого города графом Чернышевым, а прилегающий к дому переулок носил его имя. Захар Григорьевич недолго прожил в первопрестольной, но оставил в ней след на века.

Рассказ священника И. Божанова

Когда фельдмаршал Кутузов вступил победителем после бегства французов в Вильну, к нему явился директор тамошнего польского театра с просьбой о разрешении сыграть пьесу в ознаменовании этого дня. Кутузов не дал своего согласия, а потребовал, чтобы на сцене была поставлена та самая пьеса, которая была дана в день вступления в город французских войск, переполненная язвительными намеками на русских и низкой лестью Наполеону. Директор стал робко возражать, но безуспешно, и вынужден был повиноваться. Вечером Кутузов приехал со всем своим штабом в театр. При каждом прославлении Наполеона, так странно режущем слух после его бегства, Кутузов аплодировал актерам, и все прочие слушатели следовали его примеру. Никогда еще аплодисменты не отзывались так мучительно в сердцах актеров, как в этот вечер на сцене виленского театра.

Сентября 2-го дня 1812 года, в четыре часа пополудни, я был захвачен в Кремле во время благовеста к вечерне, ибо я был чередной [священник] при Большом Успенском соборе. Благовест продолжался долее обыкновенного времени. Но как из братии никого не явилось, то с находящимися при мне дьяконом Иваном Андреевым и некоторыми из нижних чинов служителями в собор взойти и начать службу не посмели. А посему и приказано было мною унять благовест. Но едва сие учинить успели, как услышали выстрел из пушки. Таковая нечаянность побудила нас выйти из комнаты и узнать причину сему. Но о ужас!.. Зрим со всех сторон вступающих галлов в страшных волосатых своих касках и странных мундирах, из коих несколько человек бросились, как гладные львы, на нас. Сотоварищи мои рассеялись, а я не успел на себя возложить верхние одежды, как враги вбежали в покой и, во-первых, всего меня обнажили. Потом требовали хлеба, вина, денег. Но как я знаками отвечал им, что ничего из требуемого не имею, то они настоятельно истязали, бия меня плашмя палашами, и дали несколько не так тяжелых ран. Потом чрез знаки же допрашивали, где ключи от собора. На ответ мой, что они увезены, один из них ранил меня по голове и другим ударом отрубил половину уха. Неминуемой жертвой их свирепости был бы я, ежели бы не взошел, к счастью моему, их офицер. Он, видя, что я духовный, спрашивал меня по-латыни о причине, за что я так терзаем. Услышав знаемый мне язык, весьма я был обрадован, что имею такого человека, с которым могу объясниться. Открыл ему причину и при том сказал: потому требуемого ими не имею, что не живу здесь, что это есть такое место, куда священноцерковнослужители собираются для принесения Господу жертв и молитв по чиноположению нашего вероисповедания, по окончании коих каждый из нас возвращается в свой дом. Он вопросил меня еще: имею ли я дом, есть ли в нем все требуемое солдатами и далеко ли живу? Узнав из моего ответа, что все имею и жительство близко, то, переговорив со своими по-французски, коего языка я не разумею, повели меня, обнаженного и окровавленного, окружив, яко уголовного преступника, в мой дом. И как вели меня по Никитской улице, на которой я жил двадцать лет, а посему всеми жителями коротко был знаем, то они, видя меня в таком состоянии, разгласили, что меня неприятели умертвили.