Конечно, богатые люди покупали украшения из драгоценных камней, золота и серебра. Но, чтобы по-настоящему блеснуть и удивить всех, надо было отыскать в Доброй слободке, находившейся за пределами Земляного города (ныне по окрестностям этой слободы XVIII века проходит Доброслободская улица) «у Мееровой аптеки, против двора ее сиятельства вдовы княгини Натальи Павловны Щербатовой» часового мастера Фази, который мог предложить богатому человеку перстень из Парижа, в который вместо камня вставлены миниатюрные часы, заводившиеся раз в неделю.

А как же обстояли дела в Москве с пищей духовной? Оказывается, известный богослов, составитель первого русского церковного словаря, ключарь кремлевского Успенского собора приглашал родителей приводить детей к нему в дом, что в приходе церкви Николы на Берсеневке в Верхних Садовниках (окрестности Берсеневской набережной), где он обещал «преподавать катехизис православно-восточной церкви безденежно». В отличие от Петербурга, где обучение было полностью в руках иностранцев, Москва похвалялась русскими учителями. Так, «отставной майор Сергей Андреев сын Силин принял намерение обучать дворянских детей арифметике, геометрии, тригонометрии и артиллерии. Имеющие намерение у него обучаться или отдавать своих детей сыскать его могут в собственном его доме, состоящем на Сретенке, в Сумниковой улице, на правой руке против колодезя».

Главное здание Петровско-Разумовской академии

В Москве к тому времени уже стали появляться и частные школы. Имелось также несколько книжных лавок. Среди них выделялись Академии наук на Никольской улице, близ Печатного двора, на Спасском мосту возле Фроловских (Спасских) ворот, при Воспитательном доме (ныне в этом сиротском приюте размещается Военная академия ракетных войск стратегического назначения).

Но, конечно, как и в нынешние времена, питейных заведений в Москве было гораздо больше, чем книжных лавок. В московских кабаках торговали в тот далекий 1766 год «по случаю умножения народа» так, как давно уже не торговали. Точно подмечено в народной песне, актуальной во все времена:

Многие постройки Преображенской богадельни возведены архитектором Ф. К. Соколовым: Успенская церковь (1784), больничный корпус (1798), надвратная часовня начала XIX столетия, через полвека перестроенная в Крестовоздвиженский храм. В 1876–1879 годах по проекту архитектора А. М. Горностаева возведена колокольня. В бывшем мужском отделении богадельного дома в 1866 году был открыт Никольский единоверческий монастырь. В 1913 году А. Н. Руднев в письме к В. И. Леоновой описывал Никольскую обитель: «Монастырь этот имеет очень уединенный вид – настоящее убежище для любителей созерцательной жизни. Красивый, как будто готической архитектуры храм темно-красного цвета с желтыми украшениями, довольно стройная кирпичная колокольня, вдали келии, тоже в готическом стиле, одноэтажный белый домик настоятеля, пятиглавая зимняя церковь над святыми воротами со знаменитой Хлудовской библиотекой при ней (эта церковь, ворота и здание библиотеки – желтоватого цвета)… Всюду – трава, по местам – деревца, яблочный сад, маленькое братское кладбище – и тишина, тишина!» В 1930-х годах большая часть монастырских стен и башен была разобрана в связи с расширением кладбища. От монастырских построек сохранились храм Воздвижения Креста Господня, колокольня, Никольская церковь, часть монастырских келий и монастырской стены.

Чума появилась на исходе 1770 года за Яузой, в генеральном гошпитале. Ее пробовали истребить секретно, но она все набирала силу и расползалась по городу. Сто… Двести… Пятьсот… Наконец по тысяче человек в день стала косить моровая язва. Погонщики в дегтярных рубашках железными крюками набрасывали на свои черные фуры мертвые тела (будто стог метали) и с пьяными песнями тащились мимо церквей и кладбищ к бездонным ямам и рвам на краю города.

Нищим перестали подавать. Они обирали умерших и заражались сами. Никто не решался везти в зачумленный город хлеб. Подоспел голод. Во всех дворах горели от заразы смоляные костры. Пошли пожары. Но люди не спешили на выручку к соседу, другу, брату, все сидели взаперти и ждали конца света, предвещенного Иоанном Богословом.

Но самые отчаянные (или отчаявшиеся?) пожелали дознаться, что им сулят страшные слова из толстой церковной книги, и пришли к воротам дома главнокомандующего Москвы, фельдмаршала графа Петра Салтыкова. Оказалось же, что он, убоясь заразы, укатил в свою подмосковную вотчину. Хорошо, когда есть куда катить, а как некуда?..

Литье колоколов.

Художник М. Андреев

Прибежали ко двору губернатора тайного советника Ивана Юшкова… Тоже укатил. Обер-полицмейстера бригадира Николая Бахметева… Тоже в подмосковную. Московский архиерей Амвросий был еще здесь, но, хоть натерся чесноком и ежечасно поливал себя уксусом, выйти к народу не пожелал.

И тогда ударили в набатный колокол Царской башни Кремля. Ему вторили грозным воплем сотни колоколов приходских и монастырских церквей. Народ уверовал, что настал конец, и напоследок с кольями, камнями и рогатинами бежал к Кремлю. Одни бросились в его подвалы, повыкатывали бочки с вином и на площади Ивана Великого устроили пир. Другие принялись ломать церковные и господские ворота, разорять алтари и гостиные. Не пожалели ни святынь Чудова, Данилова, Донского монастырей, ни тела своего святителя Амвросия. Начался кровавый пир, получивший в учебниках истории имя «Чумной бунт 1771 года».

Ивановская площадь Московского Кремля

Народ требовал:

– Хлеба!

– Бани и кабаки распечатать!

– Докторов и лекарей из города выгнать!

– Умерших отпевать в церквах и хоронить по-христиански!

Императрица Екатерина II Алексеевна Великая (1729–1796)

Но ни в покоях Екатерины II, ни во всей бескрайней России не нашлось дворянина, способного помочь несчастным. Новым мессией, возвратившим москвичам надежду, любовь и саму жизнь, стал Илья Андреевич Ковылин – бывший оброчный крестьянин князя Алексея Голицына, занявшийся в Москве подрядами, выкупившийся из рабства и успевший к тридцати пяти годам сделаться владельцем нескольких кирпичных заводов на Введенских горах. Еще недавно он с другими староверами-федосеевцами по ночам тайно собирался на молитву в крестьянских избах близ Хапиловского пруда в Преображенском.