– Говори! – подал голос молчавший до сих пор Ходкевич.

– Ясновельможный пан гетман, и вы, ваше королевское высочество, – начал он свой рассказ, – да будет вам известно, что меня обманом захватил в плен сам Казимир Михальский. Уж не знаю, как мне удалось выжить, да только он не стал меня убивать, а отвез к своему господину герцогу Иоганну Альбрехту. Не подумайте ничего дурного, панове, я маленький человек и мало что знаю про ваше славное войско, а уж про военные планы и вовсе ничего. Так что если бы я и захотел что-то выдать, то уж точно бы не смог. Однако пан герцог, хоть его и называют мекленбургским дьяволом, не стал меня убивать или приказывать сдирать с меня кожу с живого, не знаю даже почему. Может, все дело в том, что я хоть и молод еще, но человек ученый, а в Московии такие люди редкость…

– Послушай, парень, мне нет дела до того, ученый ты или нет! Говори дело.

– Как будет угодно вашей милости. Уж не подумайте, что я болтлив, просто подумалось мне, что вам, ясновельможные паны, может пригодиться любая мелочь… да-да, конечно, если вы так хотите, то я перехожу прямо к делу. Так вот, дня за три до того как герцог Иоганн Альбрехт вернулся из похода, в московитский лагерь пришли подкрепления и большой обоз с порохом и иными припасами… Из какого похода вернулся пан герцог? Ну, я слышал, что он со своими схизматиками и немцами напал на светлейшее и благороднейшее войско вашего высочества неподалеку от Вязьмы. Наши храбрецы, как я знаю, отбили его вероломное нападение, и московиты трусливо бежали, прихватив захваченные в бою пушки. О, прошу простить меня за эти подробности, да только это важно.

Так вот, ясновельможный пан герцог, конечно, еретик, но только всем известно, что он храбрый рыцарь и весьма сведущий в ратном деле человек. Так что нет ничего странного, что он решил проверить привезенный обозом порох. И что же, вы думаете, он обнаружил? Да не что иное, как то, что порох оказался подмочен и вообще никуда не годится! Иоганн Альбрехт так рассердился, что кричал, топал ногами и всячески поносил князя Пронского. Как, разве я не сказал? Князь Петр Пронский командовал этим обозом, и как-то так случилось, что весь порох промок. Эта потеря оказалась очень чувствительной для московитов, потому как прежде они очень радовались, что им удалось захватить порох у наших храбрых жолнежей и трусливо бежать с ним. Да, я сам слышал, как об этом говорил пан Михальский, и вид у него был при этом очень озабоченный.

Ходкевич и Владислав, до сих пор слушавшие рассказ Янека с нескрываемым раздражением, внезапно проявили интерес к повествованию и многозначительно переглянулись.

– Значит, перебежчики не врали… – пробормотал себе под нос королевич.

– Что, простите? – переспросил Корбут.

– Ничего, продолжай.

– Как будет угодно вашей милости. Впрочем, про порох я больше ничего не знаю, а во время боя герцог захватил не только наши пушки с обозом, но и ясновельможную панну Агнешку Карнковскую. Узнав, что я был на службе у ее отца, Иоганн Альбрехт приказал мне быть у нее в услужении.

– Скажи мне, – нерешительно прервал монолог Янека Владислав, – а как наш кузен относился к панне Карнковской?

– Вы про герцога Иоганна Альбрехта, ваше высочество? Ах да, он же женат на вашей кузине принцессе Катарине, как я мог забыть… Ну что я могу сказать, кроме того, что уже говорил… Пан герцог – рыцарь, это всякий знает, и обращался он с панной по-рыцарски. Сразу по приезде ей отвели отдельный шатер, приставили стражу, чтобы оградить панну от возможных неприятностей. Нет, ничего не могу сказать дурного, пан герцог поступил как благородный человек.

– А скажите нам, сын мой, – вкрадчивым голосом осведомился ксендз Калиновский, – далеко ли был разбит этот шатер от апартаментов самого герцога?

– Совсем недалеко, ваше преподобие, можно сказать, что и рядом. Не так чтобы совсем близко, однако же и недалеко.

– Недалеко, – пробормотал ксендз, как будто пробуя слово на вкус, – а скажите, юноша, навещал ли он панну Агнешку?

– Нет, что вы, я такого не видел! Он присылал к ней маркитанток, чтобы те снабдили ее одеждой и прочим, что может потребоваться женщине, да простит меня ваше преподобие за такие подробности, но сам он к ней не приходил.

– А она к нему?

– Как можно, она же девица…

Услышав последнее замечание, многие присутствующие не смогли сдержать улыбки, а прямодушный гетман и вовсе заржал как жеребец, не обращая внимания на густо покрасневшего королевича.

– И все-таки, сын мой?

– Я такого не видел!

– Довольно, ваше преподобие, – прервал священника Владислав и снова обернулся к Корбуту: – Если вам нечего более сообщить, то вы можете идти. Я обещаю не забыть вашей услуги.

– Сказать по правде, есть еще кое-что…

– И что же это?

– Сам я не был свидетелем одного происшествия, но ясновельможная панна Карнковская рассказала мне, что к герцогу приходили какие-то казаки, по виду запорожцы, и вели с ним какие-то разговоры.

– Какие разговоры, – встревожился гетман, – о чем?

– Я же говорю, что не видел и не слышал этого. Вам, право же, лучше будет спросить у самой панны, однако если я правильно понял, то среди запорожцев зреет заговор. Они хотят перейти на сторону герцога и предать Речь Посполитую.

– Пся крев, – выругался Ходкевич, – что, все они?

– Ну, может, и не все. Вроде бы Сагайдачный не участвует в этом, и заговорщики даже собирались его убить, но я сам ничего не слышал и потому не могу сказать наверное.

– Проклятые схизматики… – зашипел Калиновский, – гореть им всем в аду!

Когда Янек, окрыленный обещанием награды, вышел, неуютно чувствующий себя Владислав обратился к Ходкевичу:

– Пан гетман, как вы полагаете, полученные нами известия заслуживают доверия?

– Смотря какие, – отвечал тот, поразмыслив, – судя по всему, то, что парень сказал о порохе, – все-таки правда. По крайней мере, перебежчики об этом тоже говорили.

– Но ведь этот московитский дворянин говорил, что испорчена только половина порохового обоза?

– Он сбежал до окончания расследования, – возразил гетман, – потому что чувствовал за собой вину. А вот захваченный нами пушкарь утверждал, что большая часть привезенного пороха оказалась негодной.

– И кому же из них верить?

– Знаете, ваше высочество, если бы все перебежчики и пленные твердили одно и то же, это был бы первый признак, что они сговорились. Я по своему опыту знаю, что разные люди могут рассказать совершенно разные истории об одном и том же событии. А потому надо выслушать всех и принимать решение, только сравнив их показания между собой.

– Что же, это разумно; а что вы думаете о второй части сказанного им?

– О возможной измене запорожцев?

– Да, о ней.