* * *

…Когда на березах зажелтели первые пряди, на Игровец снова явился Ходима. Услышав от детей о госте, Ута тут же вышла поговорить с ним.

Очень хотелось узнать новости – хоть какие-нибудь. Судя по всему, в обитаемых местах уже прошли и Дожинки, то есть они жили здесь, на болоте, чуть ли не месяц. Но ничего не просходило, и Ута, скрывая это от детей и золовки, беспокоилась все сильнее. О них же не забыли? Их же не оставят здесь на зиму? Отправляясь из Коростеня в Киев, они не везли с собой даже сменных рубашек и чулок, а здесь негде было взять ни холста, ни ниток. Чулки уже прохудились, и Ута не шутя вспоминала, как старая бабка Гоня, еще дома в Любутино, учила внучек делать пряжу из сосновой хвои. Замочить, обмять, спрясть… Они с Эльгой тогда спряли по клубочку, но это было для них всего лишь забавой. Теперь, сохраните чуры, пригодится!

Ута сама делала щелок, настаивая березовую золу, и стирала в нем детские и свои рубашки. С ним же мыла головы детям, опасаясь вшей. Где-то их домашняя баня: вся черная от копоти, зато теплая, пропахшая целебными травами и квасным паром. Теперь они мылись прямо в избе, в лохани, едва теплой водой, подогретой на печи, а потом отогревались, завернувшись в шерстяные вотолы.

Ночами им снилось молоко и теплый хлеб. Дети богатого воеводы не привыкли к лишениям и день ото дня смотрели все печальнее. Худели и бледнели от однообразной скудной пищи – рыба, грибы, ягоды с болота, порой дичина. Кашляли от влажных испарений и вечной промозглости. Все чаще ссорились, причудничали. Ута старалась занять их: посылала с Соколиной собирать ягоды и хворост. Но тот, чью сорочку сегодня стирали, сидел весь день в избе под вотолой, пока одежка не высохнет, и ныл. Шерстяные свиты пачкались, черевьи рвались. Ута с горечью видела, что ее дети – потомки множества северных королей и славянских князей, отпрыски знаменитого и богатого киевского воеводы – уже мало чем отличаются от простых замарашек с лесной заимки. Да и в ней самой, как ни старалась она держать себя в порядке, едва ли кто признал бы сейчас сестру киевской княгини. Она исхудала, руки почернели и огрубели, глаза покраснели от дыма печи, одежда пообносилась.

Дети просили хлеба, но, хотя жатва уже прошла, Ходима не спешил прислать им муки. Видимо, не хотел тратить жито на чужих детей, когда своих полно. Парни вырезали из веток вилы и натаскали из болота корней белокрылки; Ута и Соколина вымыли их и разложили на моховых полянах сушиться. Каменные жернова в избе имелись, и какое-то подобие муки они изготовили. Печь из этого можно было только пустые лепешки на горячем камне, но теперь Ута заваривала детям толокно и кормила теплым, с растертыми ягодами.

– Почему отец нас не ищет? – то и дело приставали они к матери.

– Отец нас ищет, – уверенно отвечала Ута. – Каждый день.

– Но почему тогда все никак не найдет! Я домой хочу!

– Потому что он очень осторожен. – Ута твердо знала, что так оно и есть. – И он должен быть очень осторожен, чтобы… все сложилось хорошо. Нужно подождать. Он обязательно придет за нами.

Но саму себя ей успокоить было нелегко, и часто тяжкие мысли не давали спать по полночи. Ворочаясь на подушке, набитой собственноручно собранным на болоте пухом рогоза, она пыталась угадать, что происходит там, в белом свете. А быть могло что угодно. Возможно, между Ужом и Днепром уже бушует война: льется кровь, кричат женщины, пылают городки и веси… И жив ли он, ее муж, защитник ее детей? Хоть за гадание принимайся!

Ута умела и это: ведь когда-то в детстве она проходила обучение заодно с Эльгой, которой уже тогда предстояло стать княгиней. Ей, Уте, наука эта потом тоже пригодилась. Но она не бралась за дело, слишком боясь того, что могут рассказать ей прутья и камешки…

Понятно, как она обрадовалась при виде Ходимы – вестника из мира живых. Но в следующий миг сердце сжалось. Даже захотелось, чтобы у него не было никаких новостей – лишь бы не дурные вести. При мысли, что Мистина уже может оказаться мертвым, перед ней встала длинная череда несчастий, грозящих ей и детям… Пусть лучше время остановится, замрет навсегда…

– Есть новости? – пересилив себя, спросила она. – Что-то слышно о моем муже?

– Кое-что слышно о твоем муже, – кивнул старик.

– Он жив? – Ута прижала руку к сердцу, которое вдруг пропустило удар.

– Он-то жив…

– А кто – нет? – Ута поняла, что так повезло не всем.

– Князь киевский пришел к Малин-городцу с дружиной большой. Битва там была, и полегла дружина мужа твоего. Ну, свекра то есть, – поправился Ходима, и сердце Уты, рухнувшее в бездну, вновь взвилось и забилось в груди. – Гвездобор к нам приехал. Бежал оттуда, пока голова цела. Говорит, князь киевский дань требует.

– И что же?

– Будете жить здесь, пока наши князья с вашим докончание новое не заключат. Такое, какое нам, роду древлянскому, угодно.

– Докончание! Но ведь это может быть только зимой!

– Ну, зимой так зимой.

– Тогда вы должны дать нам хоть какие вещи! – заволновалась Ута. – Мои дети только в свитах, у нас нет даже чулок и сорочек. Мы не выживем здесь зимой!

– Дадим вам овчин кой-каких. Скажу старухе – пусть пошарит у себя в укладке.

– Если мои дети заболеют и умрут, докончанию с Киевом не бывать! – резко сказала Ута. – Чтобы говорить о нас с киевским князем, вы должны дать ему доказательства, что с нами все хорошо. И лучше всего – если кто-то из нас поедет к нему и сам заверит, что мы живы и нам не чинят обид. Моя старшая дочь, скажем.

– Это не мне решать.

– Но ты непременно скажи об этом Гвездобору. Он должен понимать в таких делах. Пусть пошлет посоветоваться с Володиславом и Маломиром.

И сама горько вздохнула от мысли, сколько времени займет это советование…

Полученные новости Ута пересказала Соколине. Та в их болотном заточении держалась бодрее всех. Она всякий день проводила в блужданиях, выучилась у Богатки плести ловушки и сама их ставила, подумывала даже сварганить легкий лук, чтобы бить лесную птицу. На болоте, где созрела брусника, много было тетеревов, а наконечник для стрелы можно выточить из кости. Теперь ей пригодилось то полумужское воспитание, которое ей ради собственной забавы давал покойный отец, а главное, впитанный с рождения дружинный дух. «Это когда тело тебе говорит: ляг и сдохни! А дух отвечает: вставай и иди!» – вспоминала она, как объяснял это Торгрим Колобок.

Найденные снегоступы Соколина подлатала, как сумела, и припрятала. Ближайшие окрестности она уже знала хорошо, но от сухих мест их отделял пояс топей. Ходима прошел там безо всяких вешек и прочих видимых знаков – путь на Игровец и впрямь держался в строгой тайне. Соколина не раз уже пыталась отыскать тропу, не раз приходила домой мокрая по колено, а то и выше. Ута боялась, что однажды золовка не придет совсем, но Соколина уверяла, что пользуется шестом и точно знает, как нужно выбираться, если провалишься.