Шрифт:
Интервал:
Закладка:
До лагеря «Альфа» они добрались всего за пятнадцать минут. Все шестеро спасенных с облегчением и невыразимой радостью выпрыгнули из вертолетов. Их поразили яркие краски вокруг и одурманил аромат цветов. Эдуардо блаженно раскинулся на сочной траве — она показалась ему нежнее шелка. Повернув голову, он увидел прямо перед носом ромашку, сорвал, понюхал и протянул лежавшему рядом Карлитосу. Тот взял ее и уже было собрался вдохнуть нежный запах, но вместо этого запихнул цветок в рот и проглотил.
Канесса и Альгорта, обнявшись, катались по земле. В порыве восторга Альгорта схватил Канессу за волосы. «Ну вот опять, глупец ты этакий! — подумал Канесса. — Делаешь мне больно, как и там, наверху»[115].
Когда первая волна неистовой радости схлынула и спасенные осознали, что пережили не только горный кошмар длиною в семьдесят один день, но и страшный перелет на вертолетах, их мысли немедленно вернулись к еде. Вшестером они набросились на приготовленные для них кофе, шоколад и сыр. Команда врачей осмотрела юношей и пришла к заключению, что, хотя все они в той или иной степени страдали от истощения и авитаминоза, никто не находился в критическом состоянии.
Ребята, доставленные в долину Лос-Майтенес, могли остаться в лагере «Альфа» и ждать, пока вертолеты не заберут из разбитого фюзеляжа их друзей, однако Гарсия сказал полковнику Морелю, что никому в горах теперь не грозит смерть, поэтому неразумно лететь туда еще раз в тот же вечер при столь сложных метеоусловиях. Морель согласился отложить вторую спасательную операцию на день, а восемь молодых уругвайцев отправили вертолетами в Сан-Фернандо.
2
Штаб командования в Сан-Фернандо был проинформирован по радиосвязи о решении полковника и получил список всех выживших пассажиров «Фэйрчайлда». Радист, записавший имена на слух, протянул список члену комитета, изначально взявшему на себя обязанность печатать такого рода сообщения на пишущей машинке, — Карлосу Паэсу Виларо.
Художник отказался это делать. Теперь ему было известно, что из сорока пассажиров в живых остались только шестнадцать, но он не знал, входит ли в их число его сын Карлитос. И вот пришло время узнать правду, однако волнение, овладевшее отцом юноши, было слишком велико. Он молча подтолкнул список секретарше полковника Мореля.
Все шестнадцать имен были быстро напечатаны и снова оказались перед художником, но он по-прежнему не мог найти в себе силы прочитать список, поэтому накрыл его чистым листом бумаги. В тот же миг раздался телефонный звонок. Звонили из радиостанции «Радио Нарве» в Монтевидео.
— Есть новости? — спросил журналист.
— Да, — ответил Паэс Виларо. — У нас есть имена всех выживших в авиакатастрофе, но я не могу назвать их, так как еще не получил от командира официального разрешения. Он сейчас руководит спасательной операцией в горах.
Мэр Сан-Фернандо сказал Паэсу, что уполномочивает его огласить список. Тогда, все еще прижимая к уху телефонную трубку, художник медленно открыл первое имя, как это делают уругвайцы с колодой при игре в труко.
— Роберто Канесса, — сказал он и повторил: — Роберто Канесса.
Потом сдвинул лист еще на четверть дюйма[116] вниз.
— Фернандо Паррадо… Фернандо Паррадо.
Сдвинул еще чуть ниже.
— Хосе Луис Инсиарте… Хосе Луис Инсиарте.
Еще ниже.
— Даниэль Фернандес… Даниэль Фернандес.
И еще.
— Карлос Паэс… Карлос Паэс.
Прочитав имя сына, художник на мгновение задохнулся от слез и какое-то время не мог читать дальше.
Имена, по мере того как Паэс Виларо произносил их, звучали в доме каждого уругвайца, радиоприемник которого в ту минуту был настроен на волну «Радио Карве». Среди слушателей была и сеньора Ногейра. Сначала она ждала новостей в саду дома Понсе де Леона, но нашла царившую там атмосферу невыносимо напряженной и нервозной, поэтому вернулась домой и теперь сидела у себя на кухне. Когда Паэс Виларо начал зачитывать список, она застыла в оцепенении, словно вся ее надежда и весь ужас последних двух месяцев слились воедино.
— Карлос Паэс, — снова произнес художник.
За этим именем последовали остальные: Манхино, Штраух, Штраух, Харли, Висинтин, Сербино, Дельгадо, Альгорта, Франсуа, Метоль и Сабелья.
Больше имен не было. Надежда, которая так часто зарождалась, гибла и воскресала в душе сеньоры Ногейра, окончательно рухнула. «Как хорошо, — отрешенно подумала она, — что выжил малыш Сабелья». Она не была знакома с семьей Рамона, но разговаривала по телефону с его матерью. У той был такой грустный голос… Теперь она, конечно, счастлива.
* * *
Харли и Николич, вылетевшие из Мендосы в Сантьяго на самолете с партией замороженного мяса, добрались до Сан-Фернандо как раз к тому времени, когда были завершены приготовления к прибытию вертолетов с первыми восемью выжившими пассажирами «Фэйрчайлда». Мужчины еще не знали, кто именно спасся. Они пробились сквозь толпу взволнованных чилийцев, собравшуюся у входа в казармы, к Паэсу Виларо, стоявшему рядом с уругвайским поверенным в делах Сесаром Чардоне перед выстроившимися парадным строем тремя сотнями солдат Кольчагуанского полка.
Неожиданно из толпы людей, своими ногами, самолетами, радиостанциями и молитвами помогавших художнику в его донкихотских поисках, раздался радостный возглас. Собравшиеся увидели вдалеке три вертолета чилийских ВВС. Появление в небе трех крестов или сонма ангелов было бы для них менее волнующим и чудесным событием в ту минуту. Люди неотрывно смотрели на сложные шумные винтокрылые машины. Рассекая воздух, они зависли над землей, потом сделали круг и, наконец, приземлились на бетонную площадку парадного плацдарма.
Прежде чем их моторы смолкли, дверцы откатились в сторону, и Паэс-отец увидел Паэса-сына. Художник с криком рванулся вперед и кинулся бы на вращающиеся лопасти, если бы Чарлоне не удержал его. Карлитос спрыгнул на землю, вслед за ним Паррадо, и оба побежали к Паэсу Виларо. Чарлоне отпустил художника. Тот бросился навстречу ребятам и обнял обоих одновременно.
Слова были излишни. К отцу, недели напролет проводившему в упрямом и фанатичном поиске сына, награда пришла в виде двух живых юношей, которых он теперь прижимал к себе. Паэс Виларо рыдал, а позади него стояли триста солдат Кольчагуанского полка, и по их щекам тоже текли слезы. В крепких объятиях отца Карлитос уже чувствовал себя дома, и только одно мешало ему быть совершенно счастливым — видеть испуганного и напряженного Николича-старшего.
Карлитос опустил глаза. Ему казалось, что, охваченный радостью, он словно изготовился нанести смертельный удар отцу своего лучшего
