что надо бы помочь им немного. Он взял каждый из камней, один за другим, и, подняв их с необыкновенной легкостью, перенес на корабли. Бретонцы вернулись с торжеством; камни, без труда доставленные на кладбище в Солсбери, самим Мерлином были расположены в том же порядке, в каком они пребывали на горе Киллараус.

Он не мог бы, говорит в заключение Гальфрид Монмутский, дать более наглядного доказательства превосходства умения над телесной силой.

Перейдем теперь к повествованию Робера де Борона.

Мерлин предвидел скорое прибытие флота Саксонцев, жаждущих отомстить за смерть Хенгиста и повторно завоевать остров Бретань. Король Пендрагон изготовился как нельзя лучше, чтобы устроить им добрый прием и завлечь подалее от рек. Саксонцы, не встретив поначалу никакого отпора, двинулись вглубь страны, а Утер разместился между ними и морем, так, чтобы оттеснить их на самые равнины Солсбери. Тут они увидели перед собою и вдоль Темзы армию Пендрагона, тогда как армия Утера развернулась позади них, готовая воспрепятствовать их возвращению. И вот Мерлин предупредил обоих бретонских государей, чтобы они разом напали на Саксонцев, как только заметят в воздухе красного дракона, изрыгающего пламя из разверстой пасти. Это знамение не заставило себя ждать; битва была ужасающей, и, как и предрекал Мерлин Утеру, в ней был убит король Пендрагон. От армии же Саксонцев не уцелел ни один воин.

Первой заботой Утера было собрать тела всех рыцарей, сраженных насмерть в этой великой битве.

Каждый сложил там тела своих друзей, гуртом одних подле других; и Утер велел принести тело своего брата вместе с его людьми; и каждый сделал надпись на могиле своих друзей, кто они были; а Утер велел поднять своего брата выше прочих, и сказал, что он не будет писать на нем его имя; ибо весьма глупы будут те, кто увидит его могилу и не распознает, что это могила властелина тех, кто там покоятся.

Совершив это, Утер направился в Лондон; бароны короновали его, а прелаты освятили помазанием. Мерлин явился к нему две недели спустя и сказал ему, что дракон, которого он видел парящим, знаменовал собою близкую смерть короля, его брата, и что сам он, коль скоро дракон явился ему как бы вися в воздухе, должен к своему имени Утер прибавить имя Пендрагон[329].

Вскоре после того был основан Круглый Стол, и мы сразу скажем, что, относя это решающее установление к царствованию Утер-Пендрагона и выбирая первых сотрапезников Круглого Стола среди довольно малоизвестных воинов, Робер де Борон уже выдает, что он был непричастен к сочинению второй части романа о Мерлине. Ибо в этой второй части те самые рыцари, некогда столь безупречные, столь чуждые дурным страстям, столь крепко сплоченные друг с другом и с Утер-Пендрагоном, их властелином, становятся вероломными, завистливыми, враждебными Артуру и в конце концов уступают свои места более добродетельным и отважным. Продолжатели наверняка изъяли бы этот первый скромный опыт, если бы публикация поэмы Робера и ее переложения в прозе не опередила их роман и не лишила их такой возможности.

Здесь намечена схема, которая представляла главной целью этого третьего Стола[330] поиски Грааля; но, вероятно, задним числом. Место, оставшееся пустым, будет занято лишь тем, кто должен занять то же место за столом Иосифа. Здесь Круглый Стол – это собрание вассалов, подчиненных короля, по четырем большим праздникам года: на Рождество, Пасху, Пятидесятницу и Иванов день; и здесь еще остается явное намерение романистов отнести к старинному двору бретонских королей происхождение всех обычаев, которых придерживались крупнейшие монархи двенадцатого века: Людовик VII[331], Филипп-Август[332] и Генрих Английский[333].Собирать двор и собирать Круглый Стол означало тогда одно и то же, и первый образец его стремились возвести к пророку Мерлину и королю Утер-Пендрагону, так же как и обычай раздавать придворное платье и делать подарки дамам, которые приезжали украсить собою эти большие сборы. Кроме того, два брата, Пендрагон и Утер, якобы первыми велели поднять во главе своих войск во время похода знамя, или штандарт Золотого дракона, который еще и в одиннадцатом веке несли в первом ряду французской армии. Так мы сможем увидеть истоки большей части важных традиций феодальной эпохи, произвольно соотносимых с легендарными обычаями при дворе Артура. В этом русле идей третий Круглый Стол выражает намерение, по сути своей мирское и светское; он учрежден на благо всем, кто дорожит придворной жизнью и понятиями о чести того века[334].

Место, которое оставалось там незанятым, как и за двумя первыми столами, надлежало заполнить лишь впоследствии; вот как Мерлин позаботился разъяснить это Утер-Пендрагону:

И это свершится отнюдь не в твое время; но во время короля, который придет после тебя. Но прошу тебя, чтобы отныне ты устраивал свои ассамблеи и великие сборы в этом городе (Кардуэле Уэльском)[335], и чтобы ты собирал там свой двор трижды в год и по всем годовым праздникам. И ответил король: Сделаю так.

Я не буду останавливаться на испытании пустого места, предпринятом одним из приближенных короля и тотчас же наказанном, как некогда попытка Моисея за столом Грааля. Следующая глава приводит нас снова к тексту Гальфрида Монмутского, которому она дает умелое и поэтичное развитие. Это повествование о любви короля Утер-Пендрагона к Игрейне.

IX. Любовь Утер-Пендрагона и Игрейны. – Зачатие и рождение Артура

На одном из тех празднеств, которые король давал в Кардуэле[336] со времен основания Круглого Стола, он приметил среди дам прекрасную Игрейну, жену герцога Тинтагельского[337]. Вначале он довольствовался тем, что с превеликим удовольствием смотрел на нее; дама это заметила; и, будучи столь же мудра, сколь и прекрасна, она избегала, как могла, оставаться с ним наедине. Утер разослал всем дамам в дар драгоценности, дабы иметь возможность одарить ими герцогиню[338]. Она не могла найти причин от них отказаться, вполне догадываясь об истинных намерениях короля.

По окончании празднества король отъехал довольно далеко провожать герцога Тинтагельского[339] и не преминул выказать ему самые лестные знаки дружбы; затем, подъехав к Игрейне, он произнес вполголоса, что она унесла его сердце с собою. Дама притворилась, что не слышит. И на следующих собраниях Утеру не довелось вкусить большего; но любовь эта столь занимала его, что он не мог сдержаться, чтобы не поведать о ней двоим из ближайших своих приспешников. Ульфин[340] сказал ему: