Осп смотрела в пол.

— Самое ужасное, что он мне никогда не делал ничего плохого. Может быть, поэтому я и набросилась на него. Потому что он был одним из немногих, кто был добр со мной в отеле. А моего брата использовал, как шлюху. Я потеряла разум. После всего, что…

— После всего, что с вами сделали? — закончил за нее Эрленд.

— Разве имеет смысл выдвигать обвинения против свиней? Насильники, совершившие самые жестокие, самые кровавые преступления, отсидят, может, год, от силы полтора, а потом снова выйдут на свободу. Вы не можете ничего сделать. Бесполезно просить у вас помощи. Надо только платить. Не важно, откуда деньги. Я взяла деньги и расплатилась. Наверное, я убила Гулли из-за денег. Возможно, из-за Рейнира. Я не знаю. Ничего не знаю…

Она замолчала.

— Я потеряла разум, — повторила Осп. — Со мной такого никогда раньше не случалось. Я никогда не доходила до бешенства. Перед глазами встало все, что произошло там, в лачуге. Я все увидела, увидела заново, будто это все повторилось. Я схватила нож и попыталась его всадить в Гудлауга, всюду, куда могла достать. Я пыталась порезать его, а он защищался, но я все колола, колола и колола, пока он не перестал двигаться.

Осп посмотрела на Эрленда:

— Я не думала, что это так трудно. Что так трудно убить человека.

Элинборг появилась в дверях и жестами объяснила Эрленду, что не понимает, почему они не могут сейчас же арестовать девушку.

— Где нож? — спросил Эрленд.

— Нож? — повторила Осп, подходя к нему.

— Нож, которым вы воспользовались?

Она задумалась на мгновение.

— Я положила его на место, — ответила она. — Как следует вымыла его в служебном кафетерии и избавилась от него до вашего появления.

— И где же он находится?

— Я положила его на место.

— На кухню, где хранятся все ножи?

— Да.

— В отеле около пяти сотен таких ножей, — в отчаянии произнес Эрленд. — Как прикажете его искать?

— Можете начать с ресторана, — посоветовала Осп.

— С ресторана?

— Наверняка им сейчас кто-нибудь пользуется.

Эрленд передал Осп в руки Элинборг и других полицейских и поспешил наверх за Евой Линд, ждавшей его в номере. Он вставил пластиковую карту в щель замка, распахнул дверь и увидел, что Ева Линд открыла настежь окно и, сидя на подоконнике, смотрит, как снег падает на землю несколькими этажами ниже.

— Ева, — тихо окликнул ее Эрленд.

Она что-то ответила, но он не расслышал.

— Пойдем, дорогая, — сказал он, тихонько приближаясь к ней.

— Кажется, что так легко это сделать, — проговорила Ева Линд.

— Ева, пойдем, — ласково позвал Эрленд. — Пойдем домой.

Она обернулась и посмотрела на него, потом кивнула.

— Надо идти, — еле слышно сказала она, спрыгнула на пол и закрыла окно.

Эрленд подошел к дочери и поцеловал ее в лоб.

— Как ты думаешь, я украл у вас детство, Ева? — тихо спросил он.

— Что?

— Так, ничего.

Он долго смотрел ей в глаза. Иногда он видел в них белых лебедей.

Но сейчас они были черными.

В лифте у Эрленда зазвонил телефон. Он сразу же узнал голос.

— Я только хотела пожелать вам счастливого Рождества, — прошептала Вальгерд в трубку.

— И вам того же, — ответил Эрленд. — Счастливого Рождества.

Когда они спустились в вестибюль, Эрленд заглянул в ресторан, переполненный иностранными туристами, которые брали праздничное угощение в буфете и болтали одновременно на всевозможных языках, так что радостный гам разливался по всему первому этажу. Эрленд никак не мог избавиться от мысли, что кто-то из них держит сейчас в руке орудие убийства.

Он сообщил старшему администратору, что, возможно, Розант подослал к нему женщину, с которой он провел ночь и которая потом потребовала оплаты. Администратор ответил, что и сам подозревал нечто подобное. Он уже доложил владельцам гостиницы о самоуправстве директора и метрдотеля, но не знал, что они намерены предпринять.

Эрленд заметил, как директор изумленно разглядывает Еву Линд издалека. Следователь решил притвориться, будто не видит его, но толстяк на удивление шустро преградил им путь.

— Я лишь хотел поблагодарить вас. Вы, разумеется, не должны платить за проживание в отеле!

— Я уже заплатил, — ответил Эрленд. — Будьте здоровы.

— А что с Генри Уопшотом? — спросил директор, следуя за ним по пятам. — Что вы с ним сделаете?

Эрленд остановился. Ева Линд, которую он держал за руку, взглянула на директора пустыми глазами.

— Мы отошлем его британцам. Что-то еще?

Толстяк в нерешительности переминался с ноги на ногу.

— Вы намерены что-либо предпринять в связи с тем, что горничная ввела вас в заблуждение относительно командированных?

Эрленд чуть заметно ухмыльнулся.

— Вас это беспокоит? — спросил он.

— Это ведь ложь!

Эрленд обнял Еву за плечи, и они направились к выходу.

— Посмотрим, — бросил следователь.

Пока они пересекали вестибюль, Эрленд заметил, что люди останавливаются и растерянно оглядываются по сторонам. Слащавые американские рождественские песенки стихли, и Эрленд порадовался в душе. Похоже, старший администратор внял его пожеланиям и поменял музыку, доносившуюся из громкоговорителей. Он вспомнил о непроданных пластинках Гудлауга. Эрленд спросил Стефанию, где, по ее мнению, они могут храниться, но она не знала. Не могла даже вообразить, где брат мог их спрятать, и не особенно надеялась, что они когда-нибудь найдутся.

Постепенно шум в ресторане стих. Гости удивленно переглядывались и запрокидывали головы, пытаясь определить, откуда исходит это восхитительное ангельское пение, ласкающее слух. Официанты замерли, прислушиваясь к музыке. Точно само время на мгновение остановилось.

Эрленд и Ева Линд вышли из отеля. Эрленд напевал про себя псалом, так замечательно исполненный юным Гудлаугом, всей душой откликаясь на страстную мольбу в голосе мальчика.

«Отче, зажги во мне огонек жизни на миг…»