Чудо.

— Я спустилась к Гудлаугу в комнату в тот день, когда он был убит, чтобы сообщить ему о желании отца встретиться с ним и помириться. Я рассказала папе о том, что у Гудлауга остался ключ от дома и что он тайком приходил к нам и сидел в гостиной, незаметно исчезая под утро. Я не знала, как воспримет это Гудлауг, захочет ли он повидаться с папой, или примирение невозможно. Но я решила попробовать. Дверь в его комнату была открыта…

Ее голос задрожал.

— И он там лежал в луже собственной крови…

Она прервалась.

— В этом наряде… со спущенными брюками… весь в крови…

Эрленд подошел к ней.

— Боже мой, — выдохнула она. — Никогда в жизни я не… это было так жутко, что словами не выразить. Не знаю, о чем я думала. Я была так напугана. Кажется, сосредоточилась на том, как бы поскорее уйти и забыть все это, как страшный сон. Забыть, как и все остальное. Я убеждала себя, что меня это не касается. Мол, не важно, была я там или нет, это произошло, и я не имею к этому никакого отношения. Я отмахнулась от этой истории, как маленький ребенок. Ничего не хотела знать, ничего не сказала отцу о том, что видела. Никому ничего не сказала.

Она взглянула на Эрленда.

— Я должна была позвать на помощь. Должна была, разумеется, вызвать полицию… Но… это… это было так мерзко, так противоестественно… что я сбежала от него. Это единственное, что мне пришло в голову. Поскорее уйти. Покинуть это жуткое место так, чтобы меня никто не заметил.

Она помолчала.

— Я думаю, что всегда убегала от него. Всегда, так или иначе, бросала его. Все время. К тому же…

Стефания зарыдала.

— Мы должны были попробовать уладить все это гораздо раньше. Мне следовало давно устроить их встречу. Вот мое преступление. Папа тоже хотел помириться, пока жив.

Наступила пауза. Эрленд посмотрел в окно и заметил, что снегопад стихает.

— Самое ужасное, что…

Стефания умолкла, точно сама мысль была невыносима.

— Он не был мертв, так?

Она тряхнула головой.

— Он произнес одно слово и умер. Гулли увидел меня в дверях и выговорил мое имя. Так, как он называл меня, когда мы были детьми. Он всегда звал меня Стеффи.

— А они услышали, как он назвал ваше имя перед смертью — Стеффи.

Она изумленно взглянула на Эрленда:

— Кто «они»?

Дверь в номер вдруг распахнулась, и на пороге появилась Ева Линд. Она уставилась на Стефанию, потом на Эрленда и снова на Стефанию. Покачала головой.

— И сколько же баб в твоем расписании? — вопросила она, бросая на отца испепеляющий взгляд.

Эрленд не заметил никаких изменений в поведении Осп. Он стоял и смотрел, как она работает, гадая, проявит ли она когда-нибудь хоть тень раскаяния или угрызений совести за содеянное.

— Вам удалось найти эту Стеффи? — спросила Осп, увидев Эрленда в коридоре.

Горничная вывалила груду полотенец в корзину для грязного белья, взяла чистые и шагнула с ними в номер. Эрленд подошел ближе и встал в дверях с рассеянным видом.

Он думал о своей дочери. Ему удалось втолковать ей, кто такая Стефания, и когда та ушла, он попросил Еву Линд подождать его. Он отлучится ненадолго, а потом они пойдут вместе домой. Ева уселась на кровать, и Эрленд сразу же понял, что в ней что-то изменилось, мгновенно почувствовал, что она вернулась к старым привычкам. Ева была возбуждена. Она с ходу принялась обвинять его во всем, что шло наперекосяк в ее жизни, а он стоял и слушал, ничего не говоря и не перебивая ее, чтобы не разозлить еще сильнее. Он прекрасно понимал, отчего она бесилась. Ева злилась не столько на него, сколько на саму себя, потому что не выдержала. Утратила контроль над собой.

Эрленд не знал, какую дрянь она приняла. Он посмотрел на часы.

— Ты куда-то торопишься? — скривилась Ева. — Бежишь спасать мир?

— Ты можешь подождать меня здесь?

— Исчезни, — огрызнулась Ева. Голос у нее был хриплый, неприязненный.

— Зачем ты это делаешь?

— Заткнись!

— Ты дождешься меня? Я ненадолго, а потом пойдем домой. Хорошо?

Ева не ответила. Сидела опустив голову и тупо смотрела в окно.

— Я скоро вернусь, — повторил он.

— Не уходи, — попросила она, и голос ее смягчился. — Почему ты все время уходишь?

— Что случилось? — спросил он.

— Что случилось?! — взорвалась Ева. — А то! Все! Чертова жизнь! Вот что — эта чертова жизнь! Все дело в этой жизни! Я не знаю, зачем она нужна. Я не знаю, зачем надо жить. Зачем?! Зачем?

— Ева, всё…

— Боже, как мне ее не хватает, — вздохнула она.

Эрленд обнял дочь.

— Каждый день, когда я просыпаюсь и когда ложусь спать, я думаю о ней. Каждый божий день. И о том, что я с ней сотворила.

— Это хорошо, — ответил Эрленд. — Ты должна думать о ней каждый день.

— Но это так тяжело, и отсюда никак не выпутаться. Никогда! Что мне делать? Что тут вообще можно сделать?

— Не забывай ее. Думай о ней. Всегда. Таким образом она тебе помогает.

— Боже, как же она мне нужна! Что я за человек такой? Каким чудовищем надо быть, чтобы так обойтись с собственным малышом?

— Ева!

Эрленд обнял ее крепче, и она прижалась к нему. Так они и сидели на краешке кровати, а снег тем временем тихо укутывал город.

Просидев так довольно долго, Эрленд шепнул Еве, чтобы она подождала его в номере. Он заберет ее, и они пойдут домой встречать Рождество. Эрленд посмотрел дочери в глаза. Ева, успокоившись, кивнула.

И вот теперь он стоял в дверях номера этажом ниже и следил за ловкими движениями Осп, но не мог отбросить мысли о Еве. Эрленд понимал, что нужно как можно скорее забрать ее и пойти домой, быть рядом с ней и отпраздновать вместе Рождество.

— Мы поговорили со Стеффи, — ответил он, проходя в номер. — Ее зовут Стефания, и она сестра Гудлауга.

Осп вышла из ванной:

— И она все отрицает, или как?..

— Нет, она ничего не отрицает, — сказал Эрленд. — Она признает свою вину и пытается понять, что сбило ее с пути, когда и почему. Она не очень хорошо себя чувствует, но хочет разобраться в себе. Трудная задача, поскольку исправлять ошибки уже поздно.

— Так она призналась?

— Да, — подтвердил Эрленд. — В общем и целом. По большому счету. Она сознается не напрямую, но все же признает долю своей вины в произошедшей трагедии.

— По большому счету? Что это значит?