оба понимаем вещи правильно. Вы справедливо рассудили, что для поиска истины нет преград, впрочем, я, кажется, это уже говорил. И эта истина иногда, к сожалению, – он сделал выразительную паузу, – к большому сожалению, не очень приятна, и не хочется о ней говорить вслух. Ну кому, скажите на милость, можно пересказать жизнь прекрасной молодой женщины с человеком намного старше ее, недобрым, эгоистичным, который не видит в ней самостоятельную личность, а полагает, что она рождена только для того, чтобы украсить его жизнь? Кому расскажешь, если даже думать об этом тошно! Или того хуже, только через двадцать или более лет жизни и понимаешь, что жизнь прошла где-то рядом, мимо. Мимо пролетела истинная страсть, подлинные чувства, настоящее счастье взаимного понимания и любви!

От произнесенных слов Серафима Львовна вздрогнула всем телом, словно ее пронизало током. Сердюков же, видя, что слова его не оставили слушательницу безучастной, продолжал:

– И вдруг посередь эдакой рутины, когда уже все померкло и заволоклось пылью обыденности, сверкнуло счастье, как бриллиант, случайно найденный на сельской дороге, оброненный проезжим кутилой. Забрезжило это самое счастье, повеяло любовью, весной! И вот она уже обрушивается всей своей силой, как гигантская волна. И нет от нее спасенья, и нет укрытия! Казалось, чего ждать? Хватай обеими руками свое счастье! Ан нет! Тут тебе и муж постылый, и взрослый сын к тому же.

Серафима охнула и отшатнулась от собеседника. Полицейский смотрел ей прямо в лицо, внимательно, сосредоточенно, как хирург смотрит в разрезанную рану. Еще разрезать или уже зашивать, да и поможет ли?

– Нет, нет, вы неправильно меня поняли, сударыня, я вовсе не обвиняю вас в попытке убить мужа, чтобы освободиться от ненавистного брака. Нет, мне кажется, что за то недолгое время пребывания в вашем доме я смог понять каждого из вас. Нет, вы, слава богу, на подобное не способны. Наоборот, ваше благородство, ваше немыслимое чувство долга не позволило вам пойти по простому пути, по широкой тропе, исхоженной многими людьми. Просто стать любовниками… – Сердюков сделал паузу и решительно закончил, – с господином Аристовым.

Серафима побелела, но сохраняла молчание. Сердюков, видя ее мучения, безжалостно продолжал:

– Единственное, что вы могли себе позволить, хотя это тоже терзало ваше материнское чувство, попытаться расстроить брак сына и госпожи Аристовой и тем самым избавить себя от необходимости видеться с ним, как с родственником, постоянно. Ведь именно вы извлекли из вороха фотографий Когтищева ту злополучную «ню» и положили ее на всеобщее обозрение, заставив сына тем самым сомневаться в чистоте помыслов своей невесты?

– Да… я… – Серафима даже не всхлипнула, а проскулила, как раненое животное.

– Поверьте, я ни в чем вас не упрекаю. Я тут не за этим. У нас всех один судья, – он указал вверх своим длинным тонким бледным пальцем. – Хотя, замечу, и земное правосудие иногда торжествует. Я хочу понять, в какой степени ваш супруг мог догадываться о ваших отношениях с Аристовым?

– Он неглупый человек, очень тонкий и проницательный. – Ей явно было трудно говорить с посторонним о самом сокровенном. – Вероятно, он подозревал. Но ему не в чем меня упрекнуть! – Голос Серны стал звонче. – Здесь, в этом мире, я не преступила ни одной черты, не нарушила никаких законов и запретов. Да, он мог наконец догадаться, что я не люблю его! Да только я сама не сразу это поняла. Вы правы, надо было прожить почти всю жизнь, чтобы понять эту горькую истину.

Губы ее начали кривиться. Сердюков испугался надвигавшихся слез и заторопился:

– Вы сказали, что не нарушили запретов в этом мире, как это понимать?

– Альхор! – Она переборола слезы и грустно улыбнулась.

Сердюков изумился, как эта быстрая и светлая улыбка изменила лицо женщины.

– Альхор, – повторил он, – ну да, ну да! У вас тут все Альхор. И адюльтер – Альхор. И подготовка преступления – Альхор. Странные, подозрительные фотографии – оттуда же!

– Я прощаю вам ваши слова, – с достоинством произнесла Серафима Львовна, и прекрасное лицо ее, словно окаменев, стало похоже на лицо античных статуй.

– Вероятно, я был груб, неделикатен, прошу меня простить, – Сердюков аж вспотел и вынул платок, чтобы утереть высокий лоб. – Служба, знаете ли, сударыня, пренеприятная служба понуждает иной раз черстветь душой.

– О каких подозрительных фотографиях вы изволили упоминать? – Соболева наклонила голову и вся насторожилась. – Разве было еще что-нибудь… э… неприличное?

Вместо ответа полицейский вынул из кармана бумажный конверт и выложил перед Серафимой Львовной его содержимое. Она долго вглядывалась в изображение, ее лицо исказила мука, но она, к удивлению следователя, не закричала, не стала биться в истерике.

– Как он их сделал? – Серна не сомневалась, что автор – Когтищев, – и когда, когда он мог их сделать?

– В том-то и дело, мадам, что он их сделал в Египте. Перед тем, как полезть внутрь пирамиды. На последующих снимках ничего удивительного нет.

После этих слов Серафима посмотрела на полицейского с таким видом, будто он не понимает простейших вещей, как тупой ученик церковно-приходской школы:

– Стало быть, Альхор был с нами уже тогда, но только мы не знали этого! А явился воочию позже. Наверное, он выбирал… – Она задумалась, и так глубоко, что Сердюкову показалось, что Серна опять далеко в своем таинственном пустынном городе.

– Вы говорите так, словно речь идет о живом существе, – Сердюков стал раздражаться. – Как легко все грехи приписать несуществующей мистической субстанции!

– Послушайте, вы, Фома неверующий! Я расскажу вам! – Она сверкнула глазами, метнулась к нему и стала так хороша, что у следователя похолодело в душе.

Серафима стала говорить, страстно, быстро, глотая слова, упиваясь своими воспоминаниями. Она уже не видела перед собой полицейского, стен своей комнаты, своего черного платья, а снова стояла в пустыне, в зыбком мареве, слившись в объятиях с любимым.

Сердюков уже вышел из дома Соболевых, но наваждение рассказа не отпускало его. Он остановился и даже потряс головой, словно желая вытряхнуть из сознания новые образы, рожденные рассказом Серафимы Львовны. В лицо пахнул холодный северный ветер. Как хорошо, как кстати остудить разгоряченную голову! Он сунул руки в карманы и с ужасом выдернул их обратно. Карманы форменной шинели были полны желтого, мелкого, сухого и горячего песку.

Глава 47

Комната хозяина дома на сей раз встретила непрошеного гостя мраком, запахом лекарств и стылой тоской по углам. Соболев снова сидел в кресле, закутанный к теплый плед.

– Я ждал вас, – сухо и без вежливых приветствий сказал Соболев.

– Разумеется, ждали, ведь вы не просто так послали мне книгу, чтобы я