— Да, но она хочет руководить, решать, определять судьбы близких ей людей. А эта тройка никогда не поддавалась. Они не нуждаются ни в ее советах, ни в помощи.

— А дядя Юлиан? Тетя?

— Оба поглощены работой. Дядя уже много лет сидит в юридическом отделе муниципалитета, в ратуше. А если они ездят в «Мальву», то стараются попадать туда, когда не бывает нашей матери. Кристина, его жена, как-то раз слишком резко ответила на попытку Хожей вмешаться в воспитание их детей. Боже мой! Только сейчас мне пришло в голову, что ты еще не была в Кракове, не знаешь Закопане. Хочешь, проведем конец недели в горах?

И Анна попала в ту же ловушку, что и Казик Корвин: она влюбилась в Татры.

— Я всегда думала, что нет ничего более прекрасного на земле, чем вид со стен Геранда на залитый солнцем океан в багрянце заката, — говорила она после возвращения, — но горы — это все вместе: зелень и гранит скал, белизна облаков над ними и под ними, запах лесов и цветущих лугов, шум водопадов и ручьев, ты смотришь вниз — но не на огромную водную гладь, а на изрезанную долину, на ущелья и на деревянные домики жителей гор, гораздо более красивые, чем наши каменные. Если бы я не была жительницей Арморика…

— А ты все еще себя ею считаешь? — спросила маршальша.

— Н-нет… Не считаю, — сказала, помедлив, Анна, как бы удивляясь своему открытию.

И неожиданно помрачнела. Несмотря на очарование Татрами и Вавельским замком, где висят такие прекрасные гобелены, каких она не видела и в Париже, она почувствовала себя снова раздвоенной, как тогда, когда не была уверена, кто же она — жительница Геранда или фермы, лежащей среди соляных озер, на берегу океана. Она не чувствовала такой раздвоенности в Париже на улице Батиньоль, зато здесь… Когда наконец придет уверенность, что она нашла то место, где ей удастся врасти? И когда ей скажут, что она «с материка», независимо от умения произносить самые трудные слова, и поклянутся, что она не «чужая». Первой это должна сделать та, которая когда-то поймала ее, совершенно оглушенную, в сапфировую сеть и потащила за собой к крыльцу дома в «Мальве». И — святая Анна Орейская! — она заставит ее, именно ее, сказать ей, Анне-Марии ле Бон, это желанное слово: «наша»!

Доктор отложил газету, и Кристин, подававшая ему кофе, спросила:

— Неужели возможно, чтобы толпы забрасывали цветами Гитлера, когда он триумфально въезжал в Вену?

— Сегодня все возможно, — буркнул доктор.

— Это мне напоминает анекдот, который когда-то рассказывал нам в школе мэтр Дюлак, знаток наполеоновской эпохи, — осмелилась вмешаться в разговор Анна.

— Вы слышите? Аннет начинает заниматься политикой. Это гораздо опаснее для Гитлера, чем молчание западных премьеров.

— Ох, пожалуйста, не смейтесь. Разгул молодчиков в Вене, уничтожение исторических памятников, костры из книг — все это напоминает расправы наполеоновских маршалов в завоеванной Испании. Рассказать?

— Ну конечно, конечно!

— Сразу же после взятия Сарагосы маршал Сульт приказал вырвать глаза у статуи чудотворной мадонны — два больших чистой воды бриллианта. А его жена велела сделать из них прекрасные серьги и на каком-то большом приеме в Париже появилась с этими серьгами в ушах. И тогда… Тогда один из гостей громко сказал: «Внимание, дамы и господа! С этой минуты глаза богоматери смотрят на нас».

Наступила тишина, никто не смеялся. Только спустя некоторое время доктор Корвин сказал с горечью в голосе:

— С тех пор прошло сто тридцать лет. И вот мы снова вынуждены повторять за тем смельчаком: «Внимание! Огонь от сжигаемых антифашистских книг может легко перекинуться на крыши наших домов. Это глаза не мадонны, а Гитлера направлены сейчас на Восток. Они смотрят на нас…»

В этот первый, трудный для Анны год врастания в новую действительность происходили события, имеющие различную окраску и значение. Из разнообразных камней рождается мозаика, видя которую можно понять замысел художника; так и по этим фактам люди могли предположить, каковы ближайшие планы того, кто решил не считаться с Европой и заставил свой народ скандировать лозунги: «Ein Volk, ein Reich, ein Führer»[17]. Поднятые вверх руки, крики «Хайль Гитлер!», непременные демонстрации и… звон колоколов, плывущий с башен всех австрийских церквей. История переплеталась с мелкими фактами будничной жизни, — как во всем мире, так и в Варшаве.

Гитлер, никогда не забывавший о своем австрийском происхождении, въехал в родной Браунау и на городском кладбище возложил венок из роз на могилу родителей. В тот год март был мокрым, случались заморозки, и буня боялась, что в Константине замерзнут все вьющиеся розы, а кто знает — не пропадут ли и мальвы, они слишком рано пробудились к жизни, протянулись зеленой аллеей от террасы до деревянной калитки.

Гитлер не уставал кричать, что Австрия — это широко открытые ворота на Восток, что Чехия является правильным четырехугольником, имеющим большое стратегическое значение, а населенные немецким национальным меньшинством Судеты граничат с рейхом, поэтому Чехословакию необходимо обезвредить, ибо в случае войны она станет естественной крепостью, которую будет трудно захватить, и она сможет угрожать германским промышленным центрам.

— Продается участок, отделяющий сад в «Мальве» от железнодорожной станции. И если прикупить эту полоску с карликовыми соснами, то сад приобретет форму правильного четырехугольника, — утверждала маршальша.

Но вынуждена была отказаться от сего предложения, так как ей пришлось одолжить доктору, сильно издержавшемуся после двух свадеб, несколько тысяч злотых на покупку давно запланированного автомобиля.

Красный автомобиль скоро должен был затеряться — как маленький камушек среди огромных, серых и бурых плоскостей, упасть между готовыми к действию танками Гитлера, глаза которого, насытившись великолепной Веной, обратились теперь к Судетам. Одинокая, тяжело больная Чехословакия обращалась к гарантам своей независимости, цитируя статьи Версальского договора. Советский Союз мог бы прийти к ней на помощь разве только с воздуха, ибо ни Польша, ни Румыния не пропустили бы Красную Армию через свою территорию, а западные союзники не спешили выполнять свои обещания. Корреспонденты сообщали из Лондона, что Чемберлен пытается даже оказать давление на чехов, чтобы они приняли требования Гитлера и спасли Европу от войны. В тридцать восьмом году было решено распустить Коммунистическую партию Польши, в стране росли как на дрожжах, бурлили группы фашиствующей молодежи и ширилось беспокойство среди левых кругов студенчества во всех вузах. В Польше кипело, как в плохо закрывающейся, с отбитой эмалью кастрюле.

Невидимые руки бросали разноцветные камушки совершенно произвольно, казалось бы — без плана, но в целом они создавали картину, в которой пурпур смешивался с серо-зеленым цветом, а неровности, выпуклости