чем я могла думать, когда не думала о них, это то, что я не хочу, чтобы они заживали. Пусть небом правит кто-то другой. А я останусь на земле, купаясь в своем новом блаженстве, и пусть так будет всегда. Я перестану быть Стражницей, а останусь просто влюбленной девушкой.

– Тебе придется обучить их этим маневрам, – говорил мне Ли, изучая герменевт.

Потому что я Первая Наездница? Потому что скоро мы будем в Норчии и флот ждет, когда я, его командующая, поведу его на войну? Блокада была снята. Голиафан улетел. И с того самого утра, когда мы впервые проснулись в одной постели, мы вообще перестали произносить слово Норчия.

– Ты сам все прекрасно понимаешь. Ты сможешь все объяснить мне, когда придет время.

Ли раздраженно нахмурился:

– Мне бы очень пригодилась твоя помощь, – сказал он.

В школе разница между нашими способностями в математике всегда была незначительной. Незначительной, но все же я была первой. Но я не принадлежала к тем ученикам, которые этим пользовались, и потому всегда подолгу сидела за книгами, как и он. Он не понимал, почему я больше не хотела учиться, и наверняка считал это ленью.

Правда заключалась в том, что, когда я смотрела на герменевт, к горлу подкатывала тошнота.

Я сделала то, что должна была. Я освободила Стражников. С меня хватит.

Пожалуйста, оставьте меня в покое.

Эта мантра возносилась как молитва давно умершим богам так же часто, как и мое дыхание. Она посещала меня во сне. Ли отмахнулся от предложения остаться здесь, как от шутки, но для меня все было всерьез. Крылья Аэлы зажили, но она стала тяжелой и медлительной и с удовольствием возлегала, свернувшись калачиком в бассейне Травертина, и мне казалось, что я тоже наслаждалась покоем в этом бассейне рядом с ней.

Она не собиралась отсюда уходить. На самом деле у нее здесь были дела поважнее, и она собиралась заняться ими. Слово, которое возникало, как пузырек на кончике моего языка, то, что я потеряла, забыла, в чем долгое время отказывала себе, но вновь обрела во всей своей сладости на этих скалах: дом.

ЛИ

Аэла поправлялась медленнее, чем я надеялся, но Энни, похоже, не спешила подниматься в воздух. Наши дни проходили в прогулках, на морском берегу и у камина, и Энни наслаждалась каждым мгновением. Когда я изучал герменевт и летописи, она составляла мне компанию, но не присоединялась к моей работе, вместо этого свернувшись калачиком в кресле у окна библиотеки, греясь на солнце, как кошка, или листала старые томики стихов. В тот день, когда во время нашей утренней прогулки мы впервые увидели чистое небо – ни треугольников парусов, ни темного пятна голиафана над Башнями Моряка, – Энни потеряла терпение из-за моей работы в библиотеке.

– Блокаду сняли. Мы можем остаться здесь. Ты можешь бросить это.

Она забралась ко мне на колени, забыв о своем привычном месте в кресле у окна, загораживая летописи, записи и герменевт. Я наметил по меньшей мере десять различных способов борьбы с голиафанами, но все эти маневры предполагали использование копья, а я с трудом представлял, каким должно быть копье, чтобы пробить толстую шкуру Обизут.

– Я не уверен, что мы можем здесь остаться.

Я до сих пор не рассказал ей об объявлении в розыск, об обвинениях в государственной измене. Отступление блокады должно было бы меня успокоить, но все произошло наоборот. Почему они отступили? На какой компромисс пришлось пойти Норчии или какой удар был нанесен? Энни, хмыкнув, с громким скрежетом развернула новый поэтический свиток. И замерла, уставившись на него:

– Что это?

Она молча принялась читать, и ее глаза засверкали, наполняясь слезами. Закончив чтение, она передала его мне. Отрывок из поэмы на драконьем языке был написан в стиле эпоса Золотого века, но напоминал детские народные сказки. Название гласило:

Первый Исход.

Спой мне, Муза, о Королеве Небесной,

Которая до Уриэля и Арона и взятия Старой Каллии Оплакала повелителя-воина, посланного в дом мертвых,

И, страдая, пережила гибель своего дракона, И Чья любовь была столь велика, что заслужила почтение.

И отправилась она на север, в смерть, чтобы взглянуть на Источники за пределами Звезд…

Но сначала спой мне о ее мести и расплате.

Спой же теперь мне своей ярости песнь.

В народных сказках Небесная Королева не летала на драконе; ее милосердие и благосклонность даровали благословения от давно умерших богов и чудеса для ее осажденного народа. Отрывок, повествовавший о мести, ярости, о наезднице, отправлявшейся на драконе навстречу смерти, я никогда раньше не видел.

И уж точно не в шестистопном дактиле, который использовался в древних сказаниях о подвигах античных героев.

– Что такое Источники за пределами Звезд?

– Понятия не имею.

Фрагмент подписан Вокс Драконис – обозначение, специально придуманное для стихов, собранных знатоками драконьей поэзии в собрание поэм, в итоге ставшее известным как Аврелианский Цикл, но ни одно из этих стихотворений не было написано о женщине. Либо оно было написано позже, вопреки эпическим традициям, установленным Циклом, либо те, кто составлял канон, решили не включать его.

Я дочитал до конца, поднял взгляд и увидел, что Энни вытирала глаза. Я все еще не мог понять, что заставило ее плакать.

– Теперь ясно, почему они придерживались детской сказочной версии в пропаганде Фрейды.

Энни еле слышно произнесла:

– Мой папа так меня называл.

– Называл тебя?.. – Я не сразу понял, о чем она говорила, озадаченно глядя на нее. Меня удивило, что я не сразу догадался, что крепостной сравнивал свою дочь с мифической королевой.

Энни, вытерев глаза большими пальцами обеих рук, фыркнула:

– В любом случае Фрейде этот образ подходит больше, чем мне.

Я вернул ей свиток, внезапно почувствовав, что ей эти стихи ближе, чем мне.

– Потому что… она благородных кровей?

– Потому что она полна героизма. Полна целеустремленности.

Я так не думал, но сейчас был не тот момент, чтобы спорить.

– А ты нет?

Энни мрачно усмехнулась и не ответила мне.

Я не был уверен, что хотел бы найти связь между историей овдовевшей королевы и своей собственной жизнью, но чувствовал, куда клонит Энни. Было время, когда катание на драконах представлялось мне славным. Мы были пронизаны великой и ужасной целью; мы тренировались, чтобы создать свои собственные легенды. Это было чувство, которое заставило меня жаждать звания Первого Наездника, которым Джулия искушала меня в нашей переписке и от которого я отвернулся после нашей дуэли.

В этих стихах старые амбиции звучали как ноты забытой песни.

Но песнь, от которой я отвернулся, теперь принадлежала Энни. Мысль о том, что она