автоматный огонь одиночными выстрелами, редко достигавшими цели. Исход боя был предрешен, и на то, чтобы понять это, людям Борисыча понадобились считаные секунды. Другое дело, что изменить что-либо было им просто не под силу: даже для того, чтобы отступить к причалу или хотя бы спрятаться внутри таможенного склада, надо было пересечь открытое, прекрасно освещенное, простреливаемое со всех сторон пространство. Албанцы спокойно работали на полное уничтожение противника, и чувствовалось, что их цель близка. Все это Глеба совершенно не касалось; он хотел только, чтобы одесситы продержались до прибытия ОМОНа, мешая албанцам захватить грузовик и этого идиота Всеволода Витальевича, который до сих пор сидел на корточках посреди гремящего ада и прикрывал голову руками, в одной из которых все еще была зажата помятая и запачканная транспортная накладная.

Глеб покинул свою огневую позицию где-то на второй минуте боя, когда одесситы уже расстреляли почти все боеприпасы, а осмелевшие албанцы начали понемногу стягивать вокруг них кольцо окружения, двигаясь короткими перебежками и не давая попавшим в скверный переплет налетчикам поднять головы. Добежав до надстройки, Глеб высадил прикладом автомата одно из зенитных окон. Стекло, как он и предполагал, оказалось армированным сеткой из тонкой стальной проволоки; разбивалось оно превосходно, но вот чтобы заставить осколки отделиться друг от друга и выпасть из рамы, пришлось потратить гораздо больше времени.

Покончив с этим делом, Глеб спустил ноги в дыру и прыгнул. Уменьшившаяся более чем вдвое, но все еще довольно высокая гора злополучных мешков с крахмалом смягчила удар; Слепой кубарем скатился с нее, вскочил на ноги и тут же был вынужден нырнуть вбок, потому что откуда-то из темноты склада раздался испуганный вопль, за которым сразу же последовал выстрел. Видимо, таким образом приветствовал его появление кто-то из одесситов, спрятавшийся тут от греха подальше и решивший, что противник проник в склад через крышу с единственной целью – выковырять его из укрытия и поставить к стенке.

– Уймись, урод! – крикнул ему Глеб, чтобы сэкономить патроны. – Шмальнешь еще раз – отстрелю башку к чертовой матери!

За грудой мешков коротко, изумленно матюгнулись, но стрелять не стали. Сиверов бросился к распахнутым воротам, за которыми все еще раздавались короткие автоматные очереди и редкие хлопки ответных выстрелов.

Выглянув наружу, он понял, что поспел как раз вовремя. Какой-то отчаянный албанец, выскочив на открытое место, уже тащил за шиворот слабо упирающегося, сучащего ногами Паречина. Всеволод Витальевич был явно не в состоянии передвигаться на своих двоих, и бедняга албанец, решивший, по всей видимости, что лучше получить полный комплект сопроводительных документов на груз у живого человека, чем по одной отыскивать залитые кровью бумаги на трупе, тащил его волоком, как мешок. Поскольку засевшие кто где одесситы все еще постреливали, а он являлся единственной и притом весьма соблазнительной мишенью на открытом пространстве перед погрузочной рампой, можно было не сомневаться, что скоро ему все это надоест и он просто пристрелит Паречина, чтобы тот, по крайней мере, перестал упираться.

Глеб вскинул автомат и срезал албанца одиночным выстрелом, подумав при этом, что совесть – плохой помощник в делах такого рода. Вечно она мешается, путается под ногами, заставляя совершать так называемые благородные поступки – например, спасать таких никчемных типов, как глубокоуважаемый Всеволод Витальевич.

Водитель, нежданно-негаданно обретя свободу, заодно обрел и способность передвигаться. Правда, способность думать к нему пока не вернулась (если она у него вообще когда-либо была), и он, как был, на четвереньках, быстро-быстро пополз куда глаза глядят, то есть прямиком туда, куда тащил его только что застреленный Глебом албанец.

Укрываясь за косяком ворот от дружного ответного залпа, Сиверов даже застонал от досады: Паречин будто нарочно делал все, чтобы максимально осложнить ему задачу. Как будто в его дубовую башку перед отправкой в рейс какая-то умная сволочь вживила специальный микрочип, настроенный на то, чтобы на расстоянии улавливать присутствие Глеба Сиверова и делать ему пакости.

На этот раз Всеволод Витальевич, кажется, преуспел в своем инстинктивном стремлении как можно сильнее навредить Глебу, а заодно и себе. Прикинув расстояние и плотность огня, Сиверов понял, что ни за что не добежит до этого кретина живым. «Печально, – подумал он, из-за косяка наблюдая, как Паречин на карачках движется навстречу собственной неминуемой смерти, – но что поделаешь? Значит, еще одним дураком на свете станет меньше… Естественный отбор! В принципе, кому он теперь нужен? Все равно у албанцев ничего не получится, пока я жив. Более или менее тщательная проверка документов перед погрузкой на судно сразу же выявит подлог. А проверку документов я им уж как-нибудь обеспечу. Дело это нехитрое, хватит одного телефонного звонка. Елки-палки, на что они рассчитывают? Ведь вся их затея держится на честном слове. Им надо сидеть тише воды, ниже травы, а они тут устроили какие-то Фермопилы… Правда, не без моей помощи».

Это была правда: именно Глеб спровоцировал перестрелку, не нужную никому из ее участников. Теперь он мог с чистой совестью считать свою задачу выполненной. Оставалась мелочь – дожить до рассвета, и Сиверов полагал, что как-нибудь справится с этим привычным делом. Вот только Паречин…

Какая-то шальная пуля ударилась о бетон прямо перед носом у Всеволода Витальевича. Цементная крошка брызнула ему в лицо, и он распластался на земле так быстро, словно на него из поднебесья свалился камень весом в полтонны. Кто-то из албанцев, отчаявшись, по всей видимости, взять водителя живьем, ударил по нему из автомата. Очередь простучала по бетону площадки всего в десятке сантиметров от его головы; автоматчик высунулся из укрытия, чтобы скорректировать прицел, и Глеб свалил его короткой очередью.

Как раз в тот момент, когда он спрятался от желающих понаделать в нем дырок, на плечо ему легла чья-то рука. Вздрогнув, Глеб обернулся, готовый ударить локтем или прикладом, и увидел в полумраке склада белое, с расширенными от испуга глазами и напряженно приоткрытым ртом лицо Валеры Вертолета. Ему сразу вспомнился выстрел из темноты за мешками.

– Братан, это ты? – изумленно спросил Валера. – Я гляжу, фотокарточка вроде знакомая, только не пойму, как тебя сюда занесло…

– А все остальное тебе понятно? – сдержанно съязвил Глеб.

– Это ты, брателло, в самую точку… Ни хрена не понимаю! Кто, почему, откуда… Крахмал этот… Чтоб они им подавились, суки! Нет, ты скажи, откуда ты взялся?

– Белый грузовик видишь? – спросил Глеб, быстро оценив изменившуюся ситуацию.